Рифтеры (Сборник)

– Папа, – пробормотала Кларк распухшими губами. Прошло столько лет, но он все‑таки вернулся. Как ока­залось, ничего так и не изменилось.

* * *

«Это моя вина, – отрешенно подумала она. – Я сама напросилась».

Если бы ей позволили хоть один момент своей жиз­ни прожить заново, она знала: все бы пошло как надо. В этот раз Лени не выпустила бы дубинку, заставила бы его заплатить, «прямо как того копа в Саут‑Бенде его‑то я достала как у него тело взорвалось суп ошметками да кровавый позвоночник скрепляющий две половинки он‑то наверное любил давить на людей и глянь как мало осталось когда надавили на него ха‑ха...».

Но это все было тогда. А теперь огромная грубая рука схватила ее за плечо и перевернула на спину.

– Психованная дрянь! – ревел монстр. – Ты тронула мою дочь, и теперь я тебя убью!

Он протащил ее по полу и ударил о стену. Девочка кричала где‑то в отдалении, его родная кровь, но, разумеется, ему было плевать, он лишь хотел...

Лени извернулась, скорчилась, следующий удар пришелся уже в плечо, и тут она неожиданно высвободилась, открытая дверь возникла прямо перед ней, и вся эта темнота за порогом, безопасность, «монстры в темноте не видят, но я вижу...».

Она обо что‑то споткнулась, упала, но не остановилась, удирая, словно краб, у которого оторвали по­ловину ног, а папочка орал и грохотал, мчался за ней по пятам.

Лени, оттолкнувшись рукой от земли, что‑то нащу­пала...

«Дубинка она улетела сюда а теперь она у меня есть я ему покажу...»

...но не показала. Лишь схватила ее и понеслась прочь, Кларк чуть ли не рвало от страха и собственной трусости, она ринулась в объятия ночи, где луна окра­сила мир в яркий серебряно‑серый цвет. Прямо к озеру, забыла даже запаять лицевой клапан, пока весь мир не превратился в брызги и лед.

Вниз, царапая воду, как будто та тоже превратилась во врага. Не прошло и нескольких секунд, как показалось дно, в конце концов, это было всего лишь озеро, ему не хватало глубины, далеко не убежишь, а папочка выйдет на берег и дотянется до нее голыми руками...

Лени билась о придонный ил. Вокруг клубился рас­кисший от воды мусор. Она атаковала камень днями, годами, а какая‑то отдаленная ее часть качала головой, дивясь собственной глупости.

Наконец не осталось сил даже на панику.

«Я не могу здесь сидеть».

Челюсть не двигалась, сустав опух.

«В темноте у меня есть преимущество. Пока не наступит день, из хижины он не выйдет».

Рядом лежало что‑то гладкое, искусственное, почти скрытое осевшим илом. Дубинка. Наверное, уронила ее, когда запечатывала капюшон. Лени засунула инструмент обратно в ножны.

«Правда, в последний раз особого толку от нее не было...»

Кларк оттолкнулась от дна.

Вспомнила, что на стене хижины висела старая топографическая карта с другими домиками, разбросанными вдоль маршрута патруля лесопожарной службы. Скорее всего, большую часть времени они пустовали. Один распо­лагался на севере, рядом с – как там его – Найджел‑Кри­ком. Лени могла сбежать, оставить монстра далеко позади.

«...и Трейси...

Боже мой. Трейси».

Она вырвалась на поверхность.

Рюкзак лежал на берегу там, где Кларк его бросила. Хижина припала к земле на дальнем конце лесосеки, дверь ее была плотно закрыта. Внутри горел свет; шторы задвинули, но по бокам просачивалось яркое сияние, видное даже без линз.

Лени поползла прочь от озера. От возвращения к привычной гравитации каждый орган в теле заболел по‑разному. Но ей было все равно, она не сводила глаз с окна. До дома было слишком далеко, и она не могла увидеть, как отошел край шторы, совсем немного, толь­ко чтобы украдкой посмотреть наружу. И все увидела.

Трейси.

Кларк не спасла ее. Еле сумела уйти сама, а Трейси... Трейси по‑прежнему принадлежала Гордону.

«Помоги ей».

Прежде это казалось так просто. Если б только она не потеряла дубинку...

«Так теперь она у тебя есть. Вот, висит в ножнах. Помоги ей, ради всего святого...»

Перехватило дыхание.

«Ты же знаешь, что он делает с ней. Знаешь. Помоги ей...»

Лени поджала колени к груди, обняла их, но плечи по‑прежнему трясло. На серебряной полянке всхлипы звучали слишком громко.

Но в закрытой, безмолвной хижине ее, похоже, не услышали.

«Помоги ей, предательница. Хватит бояться. Бесполезный кусок дерьма. Помоги ей...»

Лени сидела так очень долго, потом взяла рюкзак, поднялась на ноги и ушла.

ВЕТЕРАН

Около месяца Кен Лабин ждал смерти. Никогда его жизнь не казалась такой полной, как сейчас.

На острове постоянно дул ветер и вырезал в скалах затейливые фрески с кучей шпилей и каменные ячейки, похожие на соты. Чайки и бакланы ютились в нишах сводчатого песчаника. Яиц не было – очевидно, осенью птицы не неслись, – но мяса, по крайней мере, хватало. Со свежей водой тоже проблем не возникло: Лабину достаточно было нырнуть в океан и включить опресни­тель в груди. Гидрокостюм все еще действовал, хотя его и потрепало. Поры пропускали дистиллированную воду, промывая хозяина и удаляя вторичные соли. Купаясь, Кен дополнял рацион ракообразными и водорослями. Он не был биологом, но улучшения для выживания имел самые передовые; если какой‑нибудь токсин не чувствовался на вкус, то наниматели, скорее всего, уже сделали Лабина невосприимчивым к этой отраве.

Он спал под открытым небом, и то настолько полнилось звездами, что их сияние затмевало туманный свет, со­чащийся из‑за горизонта на востоке. Мерцала даже местная фауна. Поначалу Кен этого не понял; линзы лишали темноты, превращали тьму в бесцветный день. Однажды ночью он устал от этой неумолимой ясности, снял наклад­ки с роговиц и увидел, как от колонии тюленей, расположившихся ниже по берегу, исходит голубое мерцание.

Их тела усеивали опухоли и нарывы. Лабин не знал, то ли это было уже естественным состоянием животных, то ли следствием жизни в такой близости к отходам двад­цать первого века. Правда, одно Кен понимал прекрасно: раны не должны светиться. А эти светились. Ярко‑алые наросты постоянно кровоточили, но вот ночью ихор сиял, как фотофоры глубоководных рыб. И не только опухоли: когда тюлени смотрели на человека, даже их глаза походили на мерцающие сапфиры.

Какая‑то часть сознания Лабина попыталась найти этому правдоподобное объяснение: биолюминесцентная бактерия, недавно мутировавшая. Горизонтальный пере­нос генов от микробов, которые разжигали огни святого Эльма, пока им не пришлось собрать вещички из‑за свирепствующего ультрафиолета. Молекулы люциферина флюоресцировали из‑за контакта с кислородом: это вполне объясняло сияние в открытых ранах, да и в глазах тоже, ведь там полно капилляров.

Хотя, по большей части, Кен просто удивлялся тому, что рак вдруг стал прекрасным на вид, и думал, насколько же это абсурдно.

* * *

Раны Лабина затягивались быстрее, чем у обыкновенного человека; ткани соединялись и росли почти как опухоли. Кен воздавал хвалу искусственно увеличенному количеству митохондрий, тримерным антителам, макрофагам, лимфокину и производству фибробластов, разогнанному в два раза по сравнению с нормой для млекопитающих. За несколько дней вернулся слух, поначалу звуки были прозрачными и красивыми, но потом угасли, так как размножающиеся клетки барабанных перепонок – ускоренные десятком ретровирусных манипуляций – не останавлива­лись, а когда наконец вспомнили, что пора завязывать, то больше напоминали конструкции, вырезанные из ДСП.

Лабин не возражал. Слух в общем сохранился, но и полная глухота казалась справедливой платой за более выносливое тело. Природа даже продемонстрировала ему альтернативу, на случай если Лабин вдруг проявит неблагодарность: через неделю после того, как он вышел на сушу, в южной части острова появился морской лев, старый самец, в пять раз крупнее любого тюленя по­близости. Жизнь у него явно была бурной, а в недавней драке ему оторвали нижнюю челюсть. Она висела, словно ужасный раздувшийся язык, утыканный зубами. Держалась только на коже, мускулах и сухожилиях. С каждым днем ткани все больше опухали и гноились; шкура тре­скалась, а из ран сочилась белая и оранжевая жидкость, связывая края вместе: так естественные системы защиты пытались залатать пробоину.