Власть подвала

ают: только что мне было шестьдесят, а уже восемьдесят, да как же так? Как будто мы рождаемся хрупкой игрушкой в заоблачных высотах и сразу же начинаем падать, ускоряясь и ускоряясь – чтобы потом хлопнуться о бетонную плиту смерти. Интересно, если бы мы жили 10 миллиардов лет назад, ускорялось бы время так же как сейчас?

16

Для меня остались темными по крайней мере три вопроса. Первый: почему этого не случилось до сих пор? Маловероятно, что именно земля есть исключительный лидер вселенской эволюции. Слишком уж она мала и обыкновенна.

Второй вопрос: если все мы погибнем – то стоит ли жить и рождать детей, которые окажутся еще ближе к моменту последнего взрыва? И не подобны ли мы людям в лодке, неотвратимо сползающей в водопад, которые все же расставляют фигурки для новой шахматной партии? Вопрос третий: есть ли для человека выход в этой ситуации; или хотя бы, – возможен ли хоть какой-нибудь выход?

Я открыл глаза и уставился в потолок. Затем вспомнил о Пьете. Я нашел ее в передней комнате, лежащей на полу, у стола. Сейчас она, без сомнения, была каменной. Ее лицо оставалось печальным и спокойным. Что теперь? Теперь, если на ней не найдут следов склейки, ее выдадут за неожиданно найденное творение древнего мастера. Тысячи людей умудрятся заработать на этом деньги, и деньги немалые. Еще один сгусток страдания ушел из подлунного мира. И что-то неповторимое ушло с ним, ушло навсегда.

В мире есть принципиально неправильные вещи; такие, которых не должно быть; это ощущаешь, если они случились с тобой или ты увидел их с близкого расстояния. Одна из таких вещей смерть, другая, сродни смерти, – неповторимость. Это может означать три вещи: во-первых, может просто ничего не означать; во-вторых может сигнализировать о наличии высшего и лучшего мира, который лишен этих дефектов, в-третьих, может означать наличие такого же мира, но отдаленного от нас во времени – он будет с нами, когда мы его сами сделаем или станем его достойны. Через миллиард лет, не раньше. Я протянул руку, со стола взлетела скатерть и накрыла мертвый камень.

С полминуты я сидел неподвижно, осмысливая произошедшее. Потом попробовал еще раз.

Я повернул ладонь – и складки на скатерти расправились. Материя повиновалась каждому движению моих пальцев. Сжав руку в кулак, я заставил скатерть собраться в комок, потом заставил расправиться в воздухе, повернул вертикально, последовательно сгибая пальцы, аккуратно ее сложил. Не могу сказать, чтобы я очень удивился. Ну что же, кажется моя просьба услышана. Мне дали эту силу. Мне дали силу взамен согласия.

Сев за рабочий стол, я начал набирать текст на клавиатуре. Я набирал текст, не касаясь пальцами клавиш. Вначале медленно, затем все быстрее и быстрее. А теперь так: пусть чайник нагреется без огня, теперь он перелетит сюда и наполнит чашку.

Все получалось. Мертвая материя слушалась моих приказов. Даже мысленных приказов. Но я еще не знал пределов той силы, которая мне дана.

Сосредоточившись, я мысленно ударил в дверь. Удар был