Хроники Кадуола

Окруженные роскошью, головорезы, гробокопатели, охотники за рабами и мерзавцы всех мастей стали «патрунами» Натриса. Они прилежно подражали нравам и манерам добропорядочных обеспеченных граждан тех планет, куда не могли вернуться, прививая своим детям понятия чести, долга и добродетели. В то же время они всеми возможными средствами пытались держаться подальше от товарищей по ремеслу, то и дело навещавших остепенившихся сообщников, чтобы потребовать денег, вспомнить о старых добрых временах или даже попросить совета по поводу того, как лучше всего совершить то или иное отвратительное преступление. Для того, чтобы избежать подобных эпизодов, патруны культивировали аристократическую недоступность и воспитывали в своих детях замкнутость и отчужденность, предотвращавшие случайные связи и встречи. Прошли века, и патруны действительно стали аристократами натрицианского общества, а их происхождение теперь служило предметом шутливых пересудов или даже своего рода иронической гордости.

Когда Прядь Мирцеи вошла в состав Ойкумены, на Натрис переселилась волна новых иммигрантов, вовсе не приветствовавшихся патрунами. Самыми многочисленными из них были наукологи-санартисты, секта философов-натуропатов, заселившая нагорья Ланкланда. Они прибывали со всех концов Ойкумены непрерывным потоком, что в конце концов заставило патрунов закрыть космодром в Пуансиане, чтобы предотвратить дальнейшую иммиграцию. Наукологи проигнорировали запрет и открыли свой собственный космодром на обширном горном лугу. Приток переселенцев продолжался, и патруны ничего не могли с этим сделать. Наконец число новоприбывших стало резко уменьшаться, и через несколько лет процесс прекратился; по-видимому, все наукологи-санартисты Ойкумены — больше миллиона человек — уже прибыли на Натрис. Они обрабатывали небольшие земельные участки, выплавляли металл и рубили лес в достаточных для удовлетворения их нужд количествах, и в целом держались обособленно, не пытаясь пропагандировать свои убеждения, с их точки зрения представлявшие собой самоочевидную истину, не требующую разъяснения.

В этом допущении они, по-видимому, не ошибаются, так как их философия, «санарт», обезоруживающе проста. По их представлению, человек Ойкумены — естественное существо, состоящее из естественных веществ. Его здоровье и благополучие, физиологические и психические, зависят от согласования его жизненных процессов с процессами окружающей среды или, как их предпочитают называть санартисты, «неторопливыми и благостными гармониями природы». В этих нескольких словах сосредоточена сущность Идеи, на основе которой наукологи-санартисты формулируют дальнейшие, более или менее сложные выводы и следствия. Им доставляют радость стихийные явления: громы и молнии, течение воды, теплота солнечного света, плодородие почвы, смена времен года. Естественные удовольствия и естественные пищевые продукты приветствуются и считаются достойными внимания. Синтетические пищевые продукты, развлечения с помощью искусственного оборудования, неестественные привычки и абстрактные эстетические понятия считаются вредными; их избегают, а в некоторых случаях искореняют. Преданность, сила духа, настойчивость и самоограничение считаются положительными качествами, способствующими торжеству Истины и основополагающей Идеи. Невоздержанность и склонность к излишествам, в том числе чрезмерная терпимость, обжорство, расточительность, острый интерес к чувственным наслаждениям и привычка к роскоши сурово порицаются.

Основополагающая Идея никогда не навязывается и не нуждается в защите. Это концепция стихийной гармонии, постижимой и достижимой человеком в масштабе человеческой жизни и человеческих способностей. Больше всего наукологи-санартисты презирают мистицизм. Они питают отвращение к жрецам и религиям, по мнению наукологов настолько лишенным здравого смысла и оглупляющим человека, что поддержку любой религии они считают деятельностью, граничащей с преступным неблагоразумием.

Почти с таким же суровым неодобрением они относятся к гедонизму и ленивой роскоши патрунов — паразитов, живущих за счет капиталовложений. Как правило, при виде свойственных патрунам излишеств науколог-санартист неприязненно пожимает плечами и отворачивается, иногда с мрачной усмешкой. Пусть патруны предаются своей низости, если это им так нравится! Одно обстоятельство, однако, всегда беспокоило наукологов: легкомысленные развлечения и веселые кутежи патрунов соблазняли впечатлительных молодых людей, по той или иной причине оказывавшихся в городах. Насмотревшись дурных примеров, они возвращались в Ланкланд с головами, полными сумасбродного вздора, никак не согласовавшегося с Идеей. Некоторые из них «портились» и пытались воплотить в жизни свои новые представления. Когда их укоряли или наставляли на путь истинный, иные «испортившиеся» юнцы вели себя вызывающе и покидали Ланкланд безвозвратно. Со временем ситуация не улучшалась — напротив, новые поветрия все чаще заражали молодежь Ланкланда, подобно зловредному заразному вирусу.

Каждые три года делегаты многочисленных районов Ланкланда собирались на съезде Всемирного Синода. На нескольких последних съездах в адрес патрунов произносились гневные речи— их называли источником многих бед. Самые нетерпеливые настаивали на безотлагательных действиях, призванных избавить Натрис от этих «дегенератов, распространяющих порок, как гниющие язвы».

Предложения сторонников решительных мер ставились на голосование и неизменно проваливались, но поддерживавшее их меньшинство неуклонно росло. Во всем Ланкланде установилась тревожная, напряженная атмосфера.

Помимо наукологов-санартистов на Натрисе обосновались и другие, самые разные люди, которые привезли с собой новые навыки, новые таланты, новые предприятия. Разбогатев, такие «выскочки», к негодованию наукологов, пытались подражать образу жизни патрунов — но чем больше усилий они прилагали в этом направлении, тем выше и прочнее становилась стена упорного пренебрежения, отделявшая их от патрунов. В конечном счете им так или иначе приходилось довольствоваться статусом граждан второго сорта.

«Луч Стрельца» приземлился на космодроме Пуансианы. Глоуэн и Керди спустились по трапу непосредственно в открытый самоходный транспортер под навесом, промчавший их по взлетному полю, залитому ослепительным полуденным сиянием Блэйза, к космическому вокзалу. В туристическом справочном бюро им рекомендовали отель «Ролинда».

«Это самый фешенебельный курортный комплекс, — заверил их консультант туристического бюро, благородной внешности молодой человек, модно причесанный, в свободном, тщательно выглаженном белом костюме, подражавшем повседневной одежде патрунов. — «Ролинда» — обустроенный по последнему слову техники отель, где придерживаются высочайших космополитических стандартов».

Керди печально усмехнулся какому-то воспоминанию: «Флоресте размещал «Лицедеев» в пансионе «Панорама Мирлинга»».

«Гораздо более низкопробное заведение — совершенно определенно и по всем статьям! — заявил консультант. — В нем придают особое значение достижению приемлемых результатов с затратой минимальных усилий. Там останавливаются наукологи-санартисты, когда возникает необходимость переночевать в городе. Сами понимаете, какие там условия!»

«В пансионе «Панорама Мирлинга» условия были действительно так себе, — вспоминал Керди. — И тем не менее, чудесное было время! Мне еще предстояло столько узнать, столько пережить...» Он замолчал, подавленный грузом своих мыслей.

«Таким образом, — кивнул консультант, — я не могу со спокойной совестью рекомендовать «Панораму Мирлинга». Разборчивые постояльцы со связями неизменно останавливаются в «Ролинде». Там недешево, это правда, но что с того? Если человек не может расстаться с парой грошей, не испытывая горькие сожаления, ему не следовало покидать родные края и оскорблять своей скупостью работников туристической индустрии. Вы не находите?»

«Полностью разделяю ваше мнение, — улыбнулся Глоуэн. — Я — Клатток, а Керди — Вук! Мы привыкли только к самому лучшему и едим по утрам гренки с маслом и джемом».