Искатель. 1972. Выпуск №3

Петер взял у мальчишки программку, правая ее сторона была заклеена фотографией русского, под которой написано, что он врач-хирург и указаны его возраст, вес и рост. Никаких титулов. Так настоял Сажин, а спорить Вальтер Лемке не рискнул. И так русские спасали его финансы и престиж. Петер отказался быть судьей, хотел взглянуть со стороны, русский ему нравился, но Дин Бартен настоящий боксер, тяжелый, но настоящий. Мальчику не выдержать. Тотализатор принимал семь к одному, но любителей ставить на русского почти не находилось.

— Десять к одному за Дина, — сказал Петеру подошедший букмекер, и в голосе его слышалась тоска и безнадежность.

Петер опустил руку в карман, и букмекер заволновался.

— Вообще-то ставки семь и восемь против одного, — быстро заговорил он, — но я принимаю десять.

Петер вынул все имеющиеся деньги, пересчитал их и положил в протянутую руку.

— Двести шиллингов на русского.

— Ты всегда был чудной, Визе. Или разбогател? — спросил букмекер, делая отметку в блокноте и пряча деньги.

Петер отстранил его и двинулся к раздевалкам. Он не верил в шансы русского, но отдал деньги, чтобы поколебать наглую самоуверенность тотошников. Сейчас поползет слух, что Петер Визе поставил против Бартена. Петер потер шишковатую голову и ухмыльнулся. Зарабатывать на людях, которые ломают друг другу суставы и ребра, последнее дело, но сегодня особый случай.

Старый боксер потоптался у входа в служебные помещения и не пошел туда. Все видено сотни раз — и усталое равнодушие ветеранов, и самоуверенность позирующих фаворитов, и волнение новичков, прячущих страх под вздрагивающей, соскальзывающей улыбкой. Петер вышел на улицу. Зря он пришел рано.

Из посольской машины с дипломатическим номером вышли Сажин, Кудашвили, рыженький легковес и противник Дина Бартена. Они о чем-то быстро говорили и прошли в здание через служебный ход. Петер взглянул на часы: оставалось пятьдесят минут. Бартен сейчас уже на столе у массажиста: Петер сжал кулаки. Тридцать с лишним лет назад он ехал сюда на встречу с Хельмутом, знал, что победить не дадут, но ехал. Петер шел вдоль ограды, и ее прутья казались рядом штурмовиков, которые в тот день опоясывали арену.

Когда Петер вошел, зал уже был переполнен, и сигарный дым обволакивал зрителей. Русский не привык к дыму в зале, у них в зале курить запрещено. На девятом, десятом раунде этот дым, словно вонючая вата, начнет запечатывать рот. Визе вспомнил, что раундов будет только три, но осмотрел зал с неприязнью. Он вообще не любил зрителей. Зал, как обычно, притаился в темноте, тяжело вздыхал и ждал. Ярко освещенный ринг похож на больничную койку, скорее даже на операционный стол, стерильно белый, на белом лучше всего видна кровь.

Зигмунд с Сажиным поднялись на ринг, в зале захлопали, Зигмунд протянул тренеру руки. Сажин проверил бинты, запахнул на боксере халат и спросил:

— Не остываешь?

Зигмунд молча обернулся к противоположному углу, и Сажии с беспокойством следил за боксером.

Прошло еще несколько минут, но противник и судья на ринге не появлялись. Лицо у Зигмунда стало жестким, над бровями выступили мелкие капельки пота. Он с преувеличенным вниманием разглядывал забинтованные руки, сжимал и разжимал пальцы — проверял, не перетянул ли бинты.

— Местная анестезия, — он показал на противоположный угол.

Зал заполнил хорошо поставленный баритон:

— Дамы и господа, в зале присутствуют представители посольства Советского Союза. Они так же, как и все мы, пришли сюда, чтобы полюбоваться замечательным поединком.

Зал ворочался, нервно дышал табачным дымом.

Зигмунд оглядел пустой ринг, снова натер подошвы боксерок канифолью, переступил с ноги на ногу, нервно зевнул, скинул халат, вышел в центр ринга и стал азартно боксировать один.

В ярком четырехугольнике света, опоясанном белыми канатами, боксер казался маленьким и хрупким.

Сажин проследил за движениями боксера, обернулся, нашел Роберта и Шурика, которые чинно сидели на приставных стульях перед первым рядом, помахал им рукой и снова повернулся к рингу.

— Миша никогда ни о ком не забудет, — сказал Роберт и протянул Шурику конфету. — Зигмунд сегодня выиграет, и я тебя прощу, жеребенок.

Шурик, сидевший словно перед фотообъективом, покосился на грузина, взял конфету, заложил ее за щеку и снова застыл.

— Я похож на представителя? — спросил он, поправил галстук и осторожно провел ладонью по прилизанным рыжим вихрам.

— Абсолютно, — Роберт достал из кармана вторую конфету, хотел положить в рот, но отдал Шурику: — Мне сладкое есть нельзя. Прибавляет вес.

Зал вздохнул и застонал. На ринг поднялась группа мужчин, и Зигмунд подошел к Сажину, взял полотенце и вытер пот. Сажин протянул бутылку с водой, боксер сполоснул рот и сплюнул в урну.

Вартен скинул халат и вместе с рефери вышел на центр ринга.

— Иди, сынок, — Сажин похлопал Зигмунда по спине и почувствовал, как он вздрогнул.

— Четырехунцевые перчатки, — сказал боксер и взял тренера за локоть. — Спокойно.

К Сажину подошел судья и протянул две пары черных маленьких перчаток.

— Гости выбирают, — сказал он и поклонился.

— Встреча проводится по любительским правилам, — Сажин оттолкнул руку судьи, — перчатки должны быть большие.

— Поздно, — Зигмунд взял обе пары, помял в ладонях, одну вернул, а другую стал надевать.

— Пусть Дин Вартен подойдет ко мне. — Он протянул Сажину левую руку: — Завяжите, пожалуйста.

Судья помялся, хотел что-то сказать, но Зигмунд посмотрел ему в глаза, и тот пошел через ринг.

— Защита подставкой исключена, — быстро говорил Сажин, завязывая перчатки, — держи его на дистанции. Не подпускай.

— Да знаю я, — раздраженно перебил Зигмунд.

— Извини, что заставил ждать, — на весь зал произнес Вартен. В руке у него был микрофон. — Здравствуй.

— Здравствуй, — Зигмунд с трудом подбирал английские слова. — Почему перчатки четырехунцевые? Мы с тобой договаривались о любительских перчатках.

— Я никогда не работал в больших перчатках и три раунда. Количество раундов твое, перчатки — мои. Я считал, что это честно. А ты?

— Хорошо. Иди. — Зигмунд отвернулся, и тренер увидел, что глаза у боксера не голубые, не синие, как считал раньше, а черные.

Вартен прошел в свой угол, выбросил микрофон за ринг, и тот черной змейкой пропал в темноте. Судья хлопнул в ладоши и поднял руки.

— Не волнуйся, Михаил Петрович, — Зигмунд ударил перчатками друг о друга и пошел в центр.

Сажин вынул с ринга табурет, механически отметил: вода, нашатырь, вата и полотенце на месте, и сел так, что ринг открылся ему между верхним и средним канатами. Сколько лет он смотрит между этими канатами? Смотрит, а голова звенит от пропущенных учениками ударов. Но по выражению лица Сажина никогда не скажешь, что его бьют. Сдержанность и соблюдение внешнего спокойствия — составная часть его профессии. Его рука, взгляд, голос должны прибавлять силу, уверенность.

Боксеры стояли рядом и ждали команды.

Судья поднял руку, выдержал паузу и на одном дыхании выстрелил:

— Бокс!

Зал провалился в темноту и перестал существовать, Петер Визе видел только ринг. Боксеры сошлись в центре, пожали друг другу руки, и русский сделал шаг назад: он добровольно отдал центр. Бартен, медленно покачиваясь, защищая голову высоко поднятыми руками, двинулся вперед. Русский мягко заскользил вдоль канатов, левую руку он держал необычно низко, да и правой не доставал до подбородка — стойка была открытой и крайне опасной для него. Бартен неторопливо преследовал противника. Петер понял, что сейчас американец сделает шаг в сторону и русский окажется зажатым в угол. Так и произошло. Русский остановился в углу. Бартен, перекрывая выход, финтил, выбирая момент для атаки.

— Обезумел от страха, сейчас с ним будет кончено, — услышал Петер чей-то возглас, отмахнулся и хотел крикнуть: «Подними левую и беги», — но не успел.

Бартен ударил левой, нырнул под руку русского и правым апперкотом хотел кончить атаку, но вздрогнул и застыл на полпути. Русский обошел противника, словно он был манекеном, опустив руки, двинулся к центру ринга, а Бартен все еще стоял лицом к пустому углу, покачиваясь на широко расставленных ногах.