Агент нокке, или на войне как на войне

Наклоняясь до земли…

Эту песенку случайно подслушал один сотрудник госбезопасности, который пришел побеседовать с Ником. Врач, который занимался мальчиком, был категорически против этого:

– Ребенок только начал отходить от тяжелейшего потрясения, совсем недавно перестал кричать по ночам. Я не позволю Вам мучить его ради вашего любопытства.

Ник услышал эту беседу, и подошел к ним:

– Я согласен. Только, пожалуйста, не отправляйте Николая Ивановича на Колыму. Он хороший.

Дядька вздрогнул, про Колыму он успел просто мельком подумать.

Встреча была для мальчика очень тяжелой. Ему пришлось вспоминать подробности страшного дня. Ему показывали фотографии, просили припомнить фамилии, имена, клички. Вопросы задавались по нескольку раз, в разных вариантах. Видеть растерзанным родной поселок было больно, а своих друзей, с которыми сидели у костра, пекли картошку и развлекались в городе, расстрелянными, повешенными, было невыносимо.

И еще одна страшная фотография – дядя Нильс и его молодая жена Эмма лежат на снегу в живописном уголке леса. На первый, беглый взгляд, что влюбленные просто в шутку упали в снег под раскидистой елью. Если бы не маленькие дырочки на лбу, не выражение ужаса и недоумения, навсегда застывшие на их лицах, если бы не кровавые пятна, растекшиеся вокруг голов. Их кровь, образовала вокруг ритуальную фигурку, которую принято дарить на день влюбленных. Их застрелили четырнадцатого февраля – в день Святого Валентина. Сбылась мечта парня – они жили, хоть и не долго, но счастливо, и умерли в один день.

Мальчишка то и дело закусывал губу, чтобы не разреветься. Иногда и это не помогало. Потоки жгучих слез прорывали непрочную плотину. Тогда дяденька ненадолго прерывался. Велел принести в кабинет чаю, разных шоколадных лакомств.

Когда ребенок немного успокаивался, они продолжали разговаривать. Взрослый мужчина убеждал Ника не молчать. Маленький нокке очень страдал, но он терпел все это ради своего отца, ради тех, кто остался там, на реке его детства. И самое главное, ради доктора Николая Ивановича, чтобы его не отправили на ужасную Колыму.

В газетах его родины все эти безобразия приписывались русским. Офицер, который застрелил маму, вдохновенно врал, как он самоотверженно защищал поселок от озверевших комиссаров. Ник, задыхаясь от возмущения и обиды, рассказывал, как было на самом деле. Но и это закончилось. На следующий день весь мир узнал о расправе фашистов над поселком волшебников.

Петр Сергеевич поссорился со своим коллегой. Он всегда считал, что политика важное и нужное дело, но ради нее мучить ребенка, заставляя заново проживать эти ужасы, и подвергать опасности его жизнь – преступно:

– Рай на земле не стоит слезинки ребенка, а тем более один день газетной шумихи.

Хорошо, что их друзья сумели помирить сослуживцев, и дуэль не состоялась.

Вечером Петр и Даша навестили мальчика. Девочка тихонечко пронесла в палату сверток и положила его на тумбочку. Мальчик в это время делился впечатлениями от недавней беседы с дяденькой и тихонько вздрагивал от одного упоминания этого происшествия. Петя вдруг ощутил непреодолимое желание "начистить репу" коллеге, причем немедленно. Хорошо, что вернувшаяся Даша перевела разговор на другую тему: дядя купил девочке аквариум – круглый, большой, и к нему новых красивых рыбок.

Девочка дала каждой рыбке свое имя и могла часами рассказывать об их повадках.

Они проговорили долго – пока мальчишка не заснул на руках у дяди.

Проснувшись, Ник увидел, как Маринка читает малышам те самые сказки, которые читал им папа, перед тем как отнести в издательство. И рисунки в книжке были те самые, мамины. Хороший перевод не искажал смыла, но мысли мальчика были далеко.

Он думал о родителях, о своей жизни дома. Мальчик будто бы слышал, как папа рассказывал им старинные легенды: о родине предков ("Валаквента", "Сильмариллион"), о Войне Кольца, легенды о Гиль Галаде. То, что рассказывал папа, очень отличалось от возвышенных панегириков профессора Толкиена. ("Звирьмариллион" Алексея Свиридова и фильм "Кольцо братвы" и "Снесенные башни" ближе к истине на порядок, хотя и не совсем пристойно). И еще почему-то вспомнилось, как осенью они горланили с дядей Нильсом и его подружкой песенку на подобии этой:

Мы на лодочке катались – не гребли, а целовались.

Было очень весело. Они смеялись, а Эмма фыркала, отряхиваясь от холодных брызг.

Возможно, все было и не так. Может быть, все это привиделось. Но это было очень радостное видение. Мысли о доме уже не причиняли такую боль, как раньше. Только становилось светло и немножко грустно.

– Вот папы уже нет. Маринка читает малышам, то, что он написал. А мне кажется, я слышу его голос, и как мама нас зовет ужинать. Как будто ничего не было. Значит, от папы что-то осталось. Значит, кроме меня, его еще кто-нибудь будет помнить. А малыши слушают, и им нравятся папины сказки, – поделился он с Дашей.

Вот пришло время выписываться и Нику. Очень не хотелось уходить от Лизоньки и бабы Ани, к вздорной и вечно кричащей Раисе. Но нельзя же вечно прятаться от жизни.

– И вообще эту Райку давно пора поставить на место, – думал мальчишка и уже начал разрабатывать план изгнания "тунеядки". Но план этот не понадобился. Все уже сделалось без его участия.

Шекспировские страсти и новая квартира.

Пока Ник лечился в больнице, дома разыгрывались "шекспировские страсти". Петр Сергеевич стал все чаще замечать Дашу плачущей. От девочки ничего путного добиться не удалось. Она на отрез отказывалась ябедничать даже на ненавистную тетку. Дядя стал замечать на руках племянницы синяки разной давности. Он потребовал объяснений от супруги.

– Эта колхозница разбила сервиз. Двести лет его хранила наша семья, пока эта криворукая не запнулась с ним о ножку стола.

– Из-за каких-то чепарушек ты бьешь ребенка, – удивился муж.

– Ну, во-первых, не "каких-то", а восемнадцатого века, – взвизгнула Раиса, и перечисляла моральный и материальный ущерб от пребывания девочки.

Этот "сервиз восемнадцатого века в стиле барокко", изготовлен на местном фарфоровом заводике. Его подарил даме бывший поклонник, любивший пустить пыль в глаза. Конечно, любой, кто хоть немного разбирается в старинном фарфоре, кто имеет хотя бы поверхностное представление о стиле барокко, без труда развенчает эту легенду, едва взглянув на этот шедевр. Человек далекий от искусства на дне каждой чашечке легко может прочитать дату изготовления – 1926 год. Но не очень разборчивые гости дамочки проглатывали этот обман за правду. Большинство знакомых и подруг не отличались от знаменитой Эллочки Шукиной, которая легко и свободно обходится тридцатью словами. (Словарный запас дикаря из племени Тумба-Юмба – самый скудный словарь, согласно Ильфу и Петрову, насчитывает около трехсот осмысленных звукосочетаний). Раиса специально окружала себя неандерталками с претензиями на изящество, чтобы они выгодно оттеняли ее ум и красоту. Ни одной из этих дамочек не придет в голову прочитать надпись на дне чашечки. Плохо, что Раиса и сама поверила в свою выдумку.

Внимательно выслушав женщину, Петр сказал:

– Мне это надоело, Рая! Как ты себя ведешь? Ты же образованная женщина, преподаватель кафедры. Ты вспомни, когда последний раз за собой мыла посуду.

Девчонка одна весь дом тащит, она тебе не прислуга. Твоему "сервизу восемнадцатого века" цена – три копейки в базарный день. И надо проверить, что у тебя за диссертация такая, что ты целыми днями на диване валяешься и непонятно куда ночами уходишь.

Его брат тоже защищал диссертацию по физиологии. Тоже в медицинском институте.

Он сутками пропадал в своем институте. Жена жаловалась, что не видит Васеньку по неделям. Бедняжке приходилось носить еду для любимого мужа прямо на кафедру. Он был так увлечен своими исследованиями, что не замечал никого и ничего. Если не был занят в лаборатории, то сидел в библиотеке, выписывал, переводил. Он буквально охотился за иностранными журналами. Огромные деньги уходили на оплату услуг машинистки. Брат и жена с тревогой замечали, как мужчина превращался в скелет, обтянутый кожей. Но, наконец-то, и это закончилось. Вскоре, Васенька позволил себе купить машину. И на этой машине повез свою Сонечку в Крым. Лучше бы он этого не делал. Не пустить он в эту поездку, не пришлось бы Дашеньке страдать вместе со своим непутевым дядюшкой.