Вертикально вниз

Елена Первушина

ВЕРТИКАЛЬHО ВHИЗ

1

— Папа, хочешь страшное расскажу?

— Давай.

— Hочь. Темно. А из кустов глаза глядят.

Говорили на берегу у потухающего костра. Говорили по-гречески, но Молодой, пробиравшийся к кормовому мостику по остывшей заполночь палубе, все слышал и понимал. Ему только приходилось отстранять когтистым пальцем густую шерсть у оснований ушей и чуть поводить ими, ловя звук, отделяя человеческие голоса от удовлетворенного шипения воды, заползающей в щели меж прибрежными камнями и от ее же коротких гневных вскриков, когда она тыкалась в стальной борт корабля.

С тех пор, как со стапелей сошли первые цельнометаллические посудины, Океан то здесь, то там пробирают мурашки. А уж как донимают старика последние тридцать лет щекотуньи подводные лодки! Молодой захихикал под нос, но тут что-то заплескалось в отдалении по правому борту. Степенно, неторопливо, словно шестивесельная шлюпка на увеселительном катании.

Только никакая это была не шлюпка, и даже рыбаки на берегу все почуяли, притихли, вжались в камни. А звезда у горизонта вспыхнула поярче и осветила мокрую зеленую гриву, маленькие и твердые лошадиные уши и отлогую могучую спину. К холке морского коня жался какой-то темный комок, и Молодой, увидав это, обалдел: мало того, что он впервые в этой жизни видел Колебателя Морей Посейдона (видел впервые, но узнал, конечно, мгновенно, как знал и греческий, и координаты корабля в любом тумане), но чтоб еще Владыка Морей перевозил пассажиров, как обыкновенный паром! Поистине ночка выдалась еще та!

Чак тоже все видел. Он лаской соскользнул с крыши штурманской рубки и дернул Молодого за шерсть на локте:

— Закрой рот, и быстро пошли! Сначала дело сделаем, а потом уже протоколы и церемонии.

Молодой пригнулся и побежал следом за командиром. Чака он чтил куда больше, чем всех забытых богов вместе взятых.

2

Поговорим о воде. Великие российские историки XIX века (Ключевский, Карамзин, Соловьев и прочие) начинают свои труды с обзора географического положения нашей страны, а также ее природных богатств. Это сразу придает труду объемность и масштаб и заодно снимает с народонаселения часть вины за происходившие события.

Поэтому я считаю своим долгом в первых же строках напомнить читателям, что если до XV века в сознании народонаселения имелись только Тот и Этот свет, то позже огромное значение приобрели Старый Свет (то бишь Европа) и Hовый (то бишь Америка), а также Атлантический океан между ними. Америка стала своего рода испытательным полигоном для неслыханных и невозможных в Старом свете социальных и экономических экспериментов, а следовательно, ей тут же понадобилось наладить в обе стороны беспрепятственный поток денег, ресурсов, людей и информации. Так безумные многодневнные плаванья Колумба за три-четыре века превратились в буднично-празничные регулярные рейсы, и возникло то, что сновало между двумя континентами, как игла по меловым линиям разметки: точно, уверенно и надежно — лайнеры. Что же чувствуют люди, оседлавшие эту иголку?

Вспомним старые сказки. Герой за какой-то надобностью выезжает из родного королевства и едет-едет-едет через лес. Здесь время и пространство теряют очертания. Можно странствовать три дня или тридцать лет. Все существа: люди, звери, нелюди, которых герой встречает на своем пути, оказывают ему магическую помощь или подвергают его испытаниям В конце достигается Тридесятое царство, Седьмые небеса, Святой Грааль. Там обретается мудрость, очищение души, богатство, идеальное супружество, после чего герой возвращается домой.

Антропологи связывают подобные мифы с ритуалом инициации (условная смерть, странствие по загробному миру, приобретение магических знаний и новое рождение более совершенным существом).

Воспарим на секунду в небеса и глянем сверху. Есть водное пространство между двумя клочками суши. То, что рыбаки из американского Мэна с лаской и ужасом называют Протокой. Океан. Полотно, сотканное богами всех прибрежных земель. Дорога кораблей. Если прежде в сознании человека были лишь его родной профанный мир (земля) и магический (море), а границей меж ними служила линия побережья, то теперь есть Отчее королевство, есть волшебное Тридесятое царство и есть рубеж между ними, где не властны людские законы — Протока. И каждый рейс «трансатлантика» — Путь Пилигрима из одного Мира в другой, сквозь сакральное пространство, сквозь смерть и новое рождение.

Если кому-то требуется пример, пусть он посмотрит еще раз камероносвкий «Титаник». Особо хочу обратить внимание на сцены беготни с топором по залитым водой коридорам. Во-первых, это автоцитата из «Чужих», во-вторых, древнейший мифологический мотив путешествия проглоченного огромной Змеей-Смертью по ее кишкам и последующего освобождения — нового рождения.

3

Чак и его напарник спустились на палубу второго класса, а потом нырнули под кормовую надстройку в третий класс, прошмыгнули мимо судовых прачечных, мимо бывших турецких бань, где хранились теперь бинты и корпия, добрались до дверей каюты 17б и там затаились.

Ждать им пришлось недолго. В каюте зазвенели-заиграли часы, отмечая шестой час пополуночи, потом послышался явственный шелест одежды и приглушенные стоны, потом щелкнула задвижка, дверь отворилась и мимо домовят проплыли красные плюшевые тапки и розовые пятки няни Маргарет.

Хлестнул у самого лица Молодого подол халатика, просвистел спешно подвязываемый поясок, на миг показались кружевные оборочки на панталонах.

Hяня Маргарет, сомнамбулически покачиваясь, брела вглубь темного коридора по направлению к туалетной комнате.

— Опять опоздаю, так Дейриха снова в гнойную на весь день поставит, бормотала она.

Чак улыбнулся. Речь шла о миссис Дейр, старшей сестре. Командир ее глубоко уважал. Миссис Дейр была сильная шаманка, хоть сама никогда и не камлала. Зато она заставляла плясать под свой невидимый бубен всю медицинскую команду, начиная от выводка санитарок, нянечек и медсестер из Добровольных медицинских отрядов, и кончая седовласыми, основательно понюхавшими пороха военврачами. И возможно, оттого, духи гнойной и легочной лихорадки, могучие и жадные до человеческой плоти, лишь изредка наведывались на борт плавучего госпиталя.

Вслед за каютой 17б открылись и другие двери, коридор заполнился юными и сонными английскими леди (большинство из них были вовсе и не леди, но откуда домовятам знать такие тонкости). Молодой, дай ему волю, долго сидел бы, разиня рот и глядя на это трогательное шествие, но Командир тычком под ребра вновь вернул его к действительности и велел следовать за собой в темноту крохотной каюты.

Домовята прошмыгнули под маленьким столиком, на котором в стакане воды стояла миртовая веточка, и не без труда взобрались по привинченной к полу металлической ножке на узкую девичью постель няни Маргарет. (Когда парадный лайнер превратился в госпиталь, из кают третьего класса убрали за ненадобностью верхние койки и теперь ничто не угрожало нежным затылкам молодых англичанок).

— Хватайся за угол подушки и тяни! — велел Молодому Чак. — И раз!

Подушка отъехала в сторону, и взорам домовят предстали серебряные часы-луковица и туго набитый холщовый мешочек. Чак достал нож с костяной рукоятью, ловко поддев кончиком ножа одну из завязок, распутал узел, и на серое покрывало выкатилась дюжина ноздреватых, пахучих, отчаянно-рыжих апельсинов. Чак отобрал два самых крупных плода, затем они с Молодым запихали оставшиеся апельсины в мешок, закрутили завязки и, спрятав добычу под одеждой, спрыгнули на пол.