Затерялось в почте

Роберт Сойер

Затерялось в почте

Зуммер интеркома жужжал, словно дефибриллятор, запускающий сердце умирающего человека. Я вскочил с кресла, не задержавшись даже, чтобы сохранить статью, над которой работал, нажал кнопку открывания двери подъезда и поспешил в коридор. Моя квартира примыкала к лестничному колодцу, так что я выскочил через пожарную дверь, сбежал на три этажа вниз, прошёл через внутреннюю стеклянную дверь в вестибюль и оттуда — в «прихожую» нашего многоквартирного дома.

Папа копался в своей сумке. Конечно, он не был настоящим Папой Римским — вероятно, он не был даже католиком — но внешне он определённо напоминал Иоанна Павла II. Подмышки его бледно-голубой форменной рубашки Почты Канады взмокли от пота, а форменные тёмно-синие шорты делали его похожим на английского школьника. Мы обменялись приветствиями; он говорил с каким-то неопределённо-европейским акцентом.

Дыра в панели над почтовыми ящиками зияла, словно воспалённая рана. Иоанн Павел вставил в неё латунный ключ. Панель подалась вперёд, словно откидная кровать, открывая доступ к ряду маленьких ящичков. Он принялся рассовывать по ним сегодняшнюю порцию рекламной макулатуры — слой гумуса, из которого вырастают первоклассные товары. Мой ящик он оставил пустым, и вместо этого выложил пачку листовок и буклетов на торчащий из стены столик.

У большинства людей нормальная, не рекламная почта состоит из одного-двух отправлений, но мне пришло гораздо больше — включая очередной номер «Райерсон Рамблера» — журнала для выпускников Политехнического университета Райерсона. Закончив, Папа сложил мою почту в стопку и протянул мне. Как всегда, стопка получилась такая, что запихнуть её в почтовый ящик всё равно не удалось бы.

— Спасибо, — поблагодарил я его и вернулся в вестибюль.

Я обещал себе, что всегда буду подниматься обратно к себе на третий этаж пешком по лестнице — это было в тот день, когда у меня лопнула запаска — однако лифт оказался здесь, и его двери были распахнуты так призывно…

Вернувшись в квартиру, я уселся в углу своего Г-образного дивана, как всегда, вытянув ноги вдоль его длинной секции. Почта состояла из стандартного набора пресс-релизов, нескольких счетов и «Райерсон Рамблера». На обложке красовался выпускник, облачённый в африканский племенной наряд. Согласно подписи на странице содержания кто-то из его родственников отрёкся от поста вождя племени в Гане, и он занял его место. Удивительно, как жизнь человека может измениться буквально за одну ночь.

Я удивился, обнаружив, что к задней обложке «Рамблера» прилип ещё один журнал. «Журнал выпускников Университета Торонто», было напечатано на нём. В нижнем левом углу его сине-белой обложки были три полоски клейкого материала с прилипшими к ним обрывками бумаги. Должно быть, бумажка с адресом оторвалась, обнажив клей, и таким образом один журнал приклеился к другому.

Забавно: после школы меня приняли в Университет Торонто, но я решил вместо него учиться в Райерсоне. Если бы я остался в УТ, то сейчас был бы палеонтологом, просеивающим останки древней жизни. Вместо этого я стал журналистом-фрилансером, специализирующимся на нефтехимической промышленности, пишущим редактором «Канадского пластика», компетентным писателем, и единственная жизнь, которую я просеиваю — моя собственная.

Я принялся листать журнал. Здесь, на тридцати двух глянцевых страницах, было моё прошлое, каким оно могло быть, но не было: церемонии выпуска в Зале Собраний, статья о 115-й годовщине газеты студгородка под названием «Универ»; календарь событий в «Харт-Хаус»[1]…

Если бы я пошёл в УТ вместо Райерсона, эти фотографии вызывали бы у меня ностальгический смех сквозь слёзы. Вместо этого они были просто картинками, бесчувственными оттисками. Окаменелостями чужой жизни.

Я продолжил листать дальше, пока не добрался до последней страницы. Здесь, под заголовком «Вести о выпускниках» были фотографии бывших студентов и краткая история их карьеры и личных достижений. Я с удивлением обнаружил выпускника факультета палеонтологии; это был весьма небольшой факультет, но в нижней части страницы нашлась заметка о человеке по имени Залмон Бернштейн. Фото было  явно постановочным: Бернштейн с геологическим молотком улыбается во все тридцать два зуба. Там говорилось, что он защитил свой Ph.D. в 1983, в том же году, в котором, вероятно, защитился бы и я. Мы бы, несомненно, были знакомы; может быть, даже дружили бы.

Я перечитал заметку трижды. Женат. Сейчас живёт в Драмхеллере, Альберта. Работает сотрудником-исследователем в Королевском Тиррелловском музее Палеонтологии. Летом работает на раскопках в Провинциальном парке «Динозавр».

Он всего добился сам. Я ощутил укол грусти и отложил журнал. В остальной почте не было ничего срочного, так что я вернулся за компьютер и продолжил возиться со своей статьёй об очистке полистирола.

На следующий день Иоанн Павел поприветствовал меня своим обычным «Доброе утро, мистер Койн». Как всегда, я почувствовал себя неловко из-за того, что я его имени не знал. Когда он начал ходить по этому маршруту два года назад, я хотел его об этом спросить. Я воображал, что у него какая-нибудь таинственно звучащая иностранная фамилия, оканчивающаяся на гласную. Но я упустил тогда эту возможность, а теперь было уже слишком поздно. Да и в любом случае он знал обо мне больше, чем я когда-либо буду знать о нём. Поскольку мой банк настаивает на употреблении полных имён, он знал, что Х. — инициал моего второго имени — означает «Хортон» (какая гадость!). Он знает, какие у меня кредитки. Он знает, что я журналист — если знает, что такое пресс-релизы и как они выглядят. Он знает, что я читаю «Плейбой» и «Канэйдиан Джиогрэфик», и «Журнал детективов Эллери Куина». Он даже знает, у какого доктора я лечусь. Он может написать мою биографию по тем вещам, что приносит мне в своей тяжёлой синей сумке.

Как обычно, он сложил мою почту в отдельную стопку. Сверху он положил тонкую бело-оранжевую книжку, затянутую в полиэтиленовую плёнку. Я забрал свою добычу, пожелал ему доброго дня и пошёл назад. Лифт был на втором этаже, так что я его вызвал. Я иногда так делаю. Будь он на третьем, я бы не стал его дожидаться, а если на верхних этажах, то я ни за что не стал бы им пользоваться.

Когда-нибудь я совсем потеряю ту запаску.

Поднимаясь на лифте наверх, я осмотрел бело-оранжевую книжку. Это был научный журнал. У моего дяди — брата отчима, университетского профессора, были сотни таких журналов, выстроенные рядами одинаковых корешков на полках его замшелой берлоги. Этот журнал выглядел интересным, по крайней мере, для меня: «Журнал палеонтологии позвоночных».

По какой-то причине я вытянул ноги вдоль левой, а не правой секции своего углового дивана. Содержание журнала было напечатано на обложке. Некоторые слова я узнал по моему детскому увлечению динозаврами. Птицетазовые. Гадрозавры. Меловой период.

Я взглянул на кусок перфорированной бумаги, прилепленный к предназначенному для адреса прямоугольнику: моё имя и адрес, всё верно. Кто бы мог мне такое послать? Приближался мой день рождения — сорокалетний юбилей; может быть, кто-то оформил мне подписку, не найдя, что подарить? Полиэтиленовая плёнка начала растягиваться, когда я за неё потянул. За свою карьеру я написал около 750000 слов о пластмассах; думаете, от этого мне стало легче вскрывать подобную упаковку?

Цены на подписку были напечатаны на передней обложке журнала. Восемьдесят два американских доллара в год! У меня не так много друзей, и совсем нет таких, кто потратил бы столько денег на подарок для меня, даже если это задумывалось как розыгрыш.

Я закрыл журнал и снова просмотрел содержание. Зубодробительный материал. К примеру, здесь была статья того парня из УТ, Залмона Бернштейна: «Новый экземпляр ламбеозавра из бедлендов Альберты». Я продолжил читать содержание. «Корреляции между размером гребня и формой предглазничного отверстия у гадрозавров». «Предглазничное отверстие». Звучит здорово. И все эти длинные латинские и греческие термины. Вот, к примеру…