Искатель. 1978. Выпуск №2

ИСКАТЕЛЬ № 2 1978

Владимир РЫБИН

И СЕГОДНЯ СТРЕЛЯЮТ…

Телепатия — дело темное. Оптимисты говорят: поскольку все на свете материально, то и передача мыслей на расстоянии вполне возможна. Скептики утверждают, что никакой телепатии нет и быть не может. Я относился к скептикам. Пока не познакомился с нашим старшиной. Стоило подумать о нем, как он тут же вспоминал обо мне. Правда, нередко случалось, что он вспоминал обо мне, когда я о нем вовсе не думал. Но мне кажется, что это как раз то исключение, которое подтверждает правило.

Как бы там ни было, в тот день, сидя в нашей заставской беседке, я думал о старшине. Я размышлял о том, откуда берутся суровые прапорщики? Такие, чьи портреты печатает на своих обложках журнал «Пограничник». Они всегда выглядят старше своих лет, и обмундирование на них сидит, как изображается на плакатах, и взгляд их выражает что-то такое, чего не дано знать солдатам срочной службы.

Если разобраться, то старшина нашей заставы прапорщик Сутеев ничем особенным не выделялся. Росту небольшого и лицо самое обыкновенное — без усов, без волевого раздвоенного подбородка, без хищной горбинки носа. Человек как человек, молчаливый, даже стеснительный. И всего четыре года назад отслужил свою срочную. Но я никак не мог представить его в строю. Все-то он вылезал из строя, и никого, похожего на него, рядом не представлялось.

Беседка стояла в самом тихом месте двора — за спортплощадкой, за невысокой стеной вечнозеленой туи, в ней можно было подолгу сидеть, не привлекая внимания всевидящего старшины или всегда озабоченного дежурного по заставе.

Здесь отсиживались все в свои нечастые выходные дни, покуривали, читали, просто мечтали, глядя на горы, на море.

И у меня в тот день был выходной. Но я почему-то думал о старшине. И додумался. Не прошло и десяти минут, как увидел в дверях дежурного по заставе.

— Алексеев! — крикнул он, не удосуживаясь даже спуститься с крыльца. — К прапорщику!

Нда, вот так все и началось.

— Возьмите две доски, молоток, гвозди, — подробно проинструктировал меня старшина, — возьмите рядового Курылева и отправляйтесь на седьмой участок на вышку, замените две нижние ступени у лестницы…

— У меня выходной, — осмелился напомнить я.

— Знаю, — удивился старшина, — потому и посылаю вас не в наряд, а на прогулку.

Пограничник, он ведь, даже если и не в наряде, все равно пограничник.

Мы шли с Курылевым по тропе и, как полагается, все вокруг оглядывали, примечали. Вот проволока на колышках. Если не знаешь, ни за что не догадаешься, что это забор, ограда, непонятно только, от кого и зачем установленная. За проволокой, перпендикулярно ей, тянулись по склону другие проволоки на наклонных бетонных столбиках, и на тех, других проволоках висели хвостики виноградных лоз, настолько хилые на вид, что невозможно было представить, что именно из них выхлестывают крепкие побеги, обвивают все поле толстым зеленым ковром, вешают на тугую проволоку тяжелые виноградные грозди, налитые солнечным соком. Поле, шагах в ста, упиралось в густую кустарниковую поросль, предмет постоянного нашего внимания. Потому что, окажись в этих местах нарушитель границы, кусты будут лучшим для него укрытием.

Теперь поле было словно контрольно-следовая полоса, его не миновать, если прорываться от моря до лесной полосы или обратно, — на пыльной сухой щебенке отпечатается ясный след.

Я шел и оглядывал это поле, разбирался в следах. Вот острые глубокие отпечатки — это еще месяц назад забрел олень из горных лесов. Вот истоптанная проплешина на взрыхленном пространстве — собаки дрались, катались по земле. А вот и след человека, широкий, петляющий, с запыленными смытыми краями. Это гулял парень из соседнего поселка Приморского. Поссорился с молодой женой и пьяный ходил по окрестным полям, переживал.

По другую сторону дозорной тропы хоть не смотри. Там крутой склон, за которым обрыв и синее далекое весеннее море. Тихое море, мирное, доброе. Доброе уже потому, что днем никакого подвоха оттуда ждать не приходится; на много миль оно как на ладони. Впрочем, и ночью по морю никому не пройти незамеченным. Я-то уж знаю — второй год служу прожектористом на ПТН — нашем посту технического наблюдения. К тому же это только должность так называется — прожекторист. А если разобраться, то и оператор радиолокационной станции. Потому что у нас на ПТН — полная взаимозаменяемость. А ведь довольно только раз посидеть у экрана, чтобы окончательно поверить, что ни на какой самой маленькой лодчонке к нашему берегу незамеченным не подойти. Еще у горизонта нащупает радиоимпульс, отыщет среди волн…

— Алексеев, тебе можно доверять тайны?

Я посмотрел на Курылева, шагавшего следом с двумя досками на плече. Человек как человек, вполне серьезный, только по-мальчишески конопатый. Пограничник как пограничник, в куртке и зеленой фуражке, только новичок — вторую неделю на заставе.

— Можно, можно, я скрытный. До вечера никто ничего не узнает. Кроме начальника заставы, разумеется. Ему я обязан обо всех тайнах докладывать незамедлительно. Такова служба…

И тут я осекся, потому что испугался за Курылева. Толстенький и неуклюжий, он вдруг вытянулся и стал стройным и осанистым как старослужащий, его маленькие глазки сделались большими, удивленно-восторженными.

— Ты что?

— Кто… это? — спросил он.

Оглянувшись, я увидел девушку. Она стояла, на камне и смотрела в небо. За девушкой светилось море, и яркий отблеск его утончал и без того, тонкую фигуру, растворял контуры, словно она сама была летучим пятнышком на солнечном блике. Девушка вскинула руку куда-то в сторону и вверх и крикнула знакомым голосом Тани Авериной, учительницы из Приморского. Из-за поворота тропы высыпала орава поселковых ребятишек. Они притихли, увидев нас, побежали к учительнице.

— Здравствуйте! — сказал Курылев каким-то не своим, деревянным голосом.

— Здравствуйте, — ответила Таня, откидывая локон, сползающий на лицо.

— Здравствуйте, — повторил он. — Меня зовут Игорь, а вас?

— Мы героев ищем! — сердито закричали школьники, плотным кольцом обступая Таню. — Она наша учительница!..

— Здравствуйте!

— Ты чего? — удивился я.

— Чего?

— Заело? Пошли давай.

— Пошли, — сказал он. И не двинулся с места.

Немая сцена затягивалась. Я отошел в сторону, крикнул школьникам:

— Хотите, патроны покажу?

Мальчишки кинулись ко мне, девчонки за ними. Тане, оставшейся наедине с Игорем, стало неуютно, и она пошла вслед за всеми. И тогда Курылев опомнился. Словно на строевых занятиях, он пошел по тропе, прямой как гвоздь.

— Кто хочет на патроны поглядеть, а заодно на автоматы, карабины и все такое прочее, вступайте в ряды юных друзей пограничников, — сказал я школьникам, — милости прошу на заставу…

Минут пятнадцать мы с Курылевым шли этаким спартанским шагом, пока не взмокли, преодолевая бесконечные подъемы да спуски. Я думал о том, что в нашей и без того чересчур плотной когорте женихов появился еще один вздыхатель. А предметов для воздыханий было совсем немного: дочка начальника заставы, рыжая, или, лучше сказать, золотоволосая, Нина да ее подружка Таня, часто навещавшие нас. Правда, существовал один нонсенс, как любил выражаться командир отделения сержант Поспелов. «Эпидемия влюбленности», как простуда, поражала нас только в холодное время года. Летом наступала разрядка. Вместе с весенними мотыльками возле заставы появлялись сотни красавиц. В одних шортиках они лазили по камням, сбивая с толку глупыми вопросами. Русые косы и белые, совсем выгоревшие на солнце хвосты порхали, как бабочки-махаоны, за каждым поворотом дозорной тропы, отвлекая наших ребят от бдительного несения службы. Хуже всего приходилось часовым на вышке. Внизу, только скоси глаз, лежали на пляже эти летние феи, загорая на солнце в своем первозданном виде.