Шея

Роальд ДАЛЬ

ШЕЯ

Перевод А. Колотова

Лет восемь назад старый сэр Уильям Тертон отошел в лучший мир, и его сын Бэзил вместе с фамильным титулом унаследовал корпорацию "Тертон-Пресс". Я помню, как все население Флит-стрит бросилось заключать пари, сколько он продержится на плаву, пока какая-нибудь молодая красотка не убедит его, что именно она должна непременно о нем заботиться - о нем и его деньгах.

Молодой сэр Бэзил Тертон едва разменял пятый десяток, был холост, характером обладал мягким и незлобивым и не проявлял глубокого интереса ни к чему, кроме своей коллекции современного искусства - живописи и скульптуры.

Стервятники начали кружить над ним сразу. Не только Флит-стрит - весь Лондон жадно следил, как они нацеливаются с лета рвануть добычу. Они, разумеется, не спешили. Они сжимали круги неотвратимо и неторопливо, напоминая не столько даже стервятников, сколько коварных крабов, которые подползают, чтобы урвать из-под воды кусок падали.

Жертва, против всех ожиданий, выказала чудеса ловкости. Гон длился всю весну и продолжался летом. Я не был лично знаком с сэром Бэзилом и не питал к нему заочно дружеских чувств, но из простой мужской солидарности присоединялся к хору радостных голосов, когда он в очередной раз ухитрялся сорваться с крючка.

В начале августа, по-видимому по тайному женскому уговору, девицы заключили некое перемирие и отошли для переформирования и утверждения планов зимней кампании, что было ошибкой с их стороны, поскольку в этот самый момент ослепительная Наталия имярек, не ведомая дотоле никому, явилась с материка, связала ему руки, стреножила и в очевидном беспамятстве доставила в брачную контору на Кэкстон-стрит, где и заключила с ним брачный договор прежде, чем кто-либо, и в первую голову жених, опомнился.

Представьте себе негодование лондонских дам и груды сочных сплетен, распространявшихся ими про новоявленную леди Тертон - "подлую браконьерку", как они ее называли. Но нам это неинтересно. Мы пропускаем в нашем рассказе шесть лет и переходим к событию всего лишь недельной давности, когда я впервые удостоился лицезреть ее светлость. Как вы, наверное, догадались, она взяла в свои руки управление "Тертон-Пресс", в силу чего стала влиятельной фигурой в нашей политике. Она не была первой женщиной, проделавшей подобную эволюцию, но случай с ней отличался некоторой пикантностью, ибо она была иностранкой и никто точно не знал, откуда она взялась - из Югославии, Болгарии или из России.

В прошедший вторник меня позвали на обед к друзьям в Лондон. Мы стояли тесным кружком, смакуя дорогие коктейли и обсуждая атомную бомбу и мистера Бевина, когда служанка просунула голову и объявила о прибытии очередных гостей.

- Леди Тертон, - провозгласила она.

Никто не прервал беседу, мы были не так дурно воспитаны. Никто не повернул голову, и только наши глаза описали в орбитах полукруг по направлению к двери.

Она ворвалась, высокая и стройная, в красно-золотом платье с блестками, с улыбкой на устах, с рукой, простертой к хозяйке, и можете мне поверить, она была редкостно хороша.

- Милдред, дорогая!

- Ах, леди Тертон! Как я рада!

Тут мы прервали наш разговор и повернулись к ней, смиренно ожидая, когда нас представят, как если бы речь шла об английской королеве или кинозвезде. Правда, она смотрелась эффектнее. Черные волосы, бледное удлиненное лицо с налетом невинности, знакомым всем по фламандским портретам пятнадцатого века, - точь-в-точь мадонна Мемлинга или Ван-Эйка. На первый взгляд. Когда дошла моя очередь до рукопожатия, я посмотрел внимательнее и понял, что, кроме абриса и оттенка, мадонны там рядом не было - все, что угодно, но не мадонна.

Ноздри были какой-то странной формы, шире, ярче и больше выгнуты, чем обычно. Они придавали всему носу чересчур откровенный, животный вид, нечто неукротимое, что-то от дикой кобылицы.

Глаза вблизи тоже не выглядели глазами мадонны в иконописном изображении. Не широко открытые и округленные, а удлиненные и полуприкрытые, с мрачной усмешкой и налетом вульгарности, немедленно наводившие на мысль о тайном разврате. Причем они ни на кого не смотрели прямо. Они, скользя, накатывались на вас - пренеприятным, нервирующим движением. Я попытался определить их цвет, решил, что вроде бы светло-серые, а может, и нет.

Ее повели знакомиться с остальными. Я не сводил глаз с нее. Она сознавала меру своего успеха и меру неприязни к ней со стороны лондонского высшего света. "Вот она я, - как будто говорила она, - несколько лет назад вы про меня слыхом не слыхивали, а вот теперь я сильнее и богаче вас всех". Она и на ходу чуть-чуть триумфально пританцовывала.

Через несколько минут начался обед, и я нежданно оказался соседом ее светлости справа. Наверное, хозяйка решила мне таким способом удружить, полагая, что я смогу что-нибудь из нее выудить для моей вечерней хроники. Я изготовился, но ее светлость не обращала на меня никакого внимания. Она все время разговаривала с сидевшим от нее слева хозяином дома. Однако в конце, когда я уже доедал мороженое, она перегнулась, взяла карточку, обозначавшую мое место за столом, прочла имя и странным скользящим движением перевела на меня взгляд. Я улыбнулся и наклонил голову. Она, не снизойдя до ответной улыбки, учинила мне форменный допрос: профессия, возраст, семья - каким-то обволакивающим голосом. Я отвечал ей, как на допросе, со всей возможной точностью.

В процессе дознания обнаружилось, что я люблю изобразительное искусство - живопись и скульптуру.

- Тогда вы как-нибудь должны навестить нас в усадьбе и осмотреть коллекцию мужа.

Сказано это было просто так, для поддержания разговора, но вы понимаете, что, будучи репортером, я не имею права упускать такие случаи.

- О, вы необычайно любезны, леди Тертон. Я и мечтать не смел... Когда мне можно приехать?

Ее подбородок дернулся вверх, она поколебалась, нахмурилась, пожала плечами и проговорила:

- Когда угодно. Мне, в общем-то, все равно.

- Так, может быть, в конце этой недели? Вам это не причинит неудобств?

Медлительный прищуренный взгляд остановился на секунду на мне и скользнул прочь.