Вавилонская башня (сборник)

Вавилонская башня

Сборник научно-фантастических рассказов

ПРИШЕЛЬЦЫ. РОБОТЫ. ЧЕЛОВЕК

Круглый стол фантастики. В очередном диспуте, посвященном проблемам будущего, принимают участие польские фантасты:

Вайнфельд Стефан — электроэнергетик, Зайдель Януш — физик-ядерщик, Зегальский Витольд — писатель, автор научно-фантастической повести и рассказов, Лем Станислав, врач по образованию, писатель с мировым именем, Сурдыковский Ежи — инженер-электронщик, автор романов и сценария, Хрущевский Чеслав — радиодраматург, работает на Познаньском радио, Чеховский Анджей — молодой биофизик, только что окончил Московский университет.

Повестка дня:

1. Космические пришельцы. Одиноки ли мы во Вселенной? Если не одиноки, хорошо ли это?

2. Роботы. Может ли машина мыслить? Если может, хорошо ли это?

3. Человек и прогресс. Не подавляет ли техника человеческую личность?

Проблемы будущего обсуждаются не только в фантастике и не только в литературе. На наших глазах в последние годы родилась целая наука о будущем: футурология, прогностика. Футурологи ищут методы расчета грядущего, составляют таблицы, выводят формулы, строят вариантные модели и просчитывают их. Ученый высчитывает, писатель описывает, ученый доказывает, писатель показывает. Но при всем различии методов тематика-то в данном случае одинаковая. И роман о будущем подобен докладу прогнозиста, повесть — как бы выступление в прениях, рассказ — словно реплика в споре. Сборник же рассказов похож на некий обмен мнениями — этакая встреча за Круглым Столом. Почему я сравнил этот сборник с очередным диспутом? Да потому, что дискуссия о будущем ведется в фантастике не первый год и не только в Польше. А с мнениями польских писателей советский читатель уже знаком по сборнику «Случай Ковальского». Там выступали те же авторы, есть возможность сравнить, разобраться, что нового появилось у них за два последних года.

Открывает заседание А. Чеховский — самый молодой из участников. Его рассказ «Вавилонская башня» дал имя всему сборнику. Впрочем, назвать это произведение рассказом можно лишь с большой натяжкой. Скорее это рассуждение, своего рода притча — своеобразная разновидность фантастического жанра. Нет, это не открытие Чеховского. Еще раньше С. Лем написал «Сказки роботов». А притчу можно уподобить басне в прозе, она лаконична, емка, необыкновенно насыщена мыслями, это как бы конспект романа. Каждый абзац — тема. Вот и Чеховский на нескольких страницах высказался по всем пунктам повестки дня: сообщил свое мнение о пришельцах, роботах, прогрессе. Даже об Атлантиде упомянул. Ведь это Атлантида подразумевается, когда речь идет о стране, погрузившейся на дно морское после извержения. Правда, Вавилонскую башню, если верить мифу, возводили не в Атлантиде.

Читатель, знакомый с предыдущим сборником польской фантастики, легко включится в диспут. Но мы не имеем права рассчитывать только на знатоков жанра, читающих каждую фантастическую книгу. Новичок же оказывается в положении гостя, который пришел на конференцию в середине прений и не очень понимает, о чем спор, почему кипят страсти. Основные докладчики сошли со сцены, иные ушли из жизни, а по их адресу все летят колкие замечания. Чтобы суть спора была ясна каждому читателю, приходится излагать его историю с самого начала.

Итак, вопрос первый — о пришельцах, о жителях иных планет.

Возник он еще в XVI веке, когда Коперник (соотечественник авторов сборника) доказал, что планеты — это миры, подобные Земле, а Джордано Бруно начал проповедовать идею множественности обитаемых миров, за что и был сожжен на костре. С той поры и до XX века спор об обитателях планет был спором об истинности священных книг, о непререкаемости религии. Церковь утверждала, что Вселенная необитаема, отстаивала исключительность Земли. Без этой исключительности откровенно неправдоподобными выглядели сказки об особенном внимании бога к людям, о вмешательстве его в дела земные. Идея обитаемости планет подрывала авторитет церкви, опровергала Библию.

И авторитет все же был подорван, церковная астрономия разоблачена. Церковь пошла на уступки, признала факты, даже, сохраняя хорошую мину при плохой игре, объявила, что идея множественности обитаемых миров не противоречит религии, напротив, доказывает могущество бога и целеустремленность его действий.

Старый спор потерял свою идеологическую окраску, но продолжается и ныне. Обитаемые миры все еще не найдены, достоверных доказательств их существования нет, фактов нет, имеются только косвенные соображения. А при косвенных соображениях весомую роль начинают играть личные склонности, Одним участникам спора очень хочется, чтобы разум встречался часто, почти везде, а другим очень хочется, чтобы разум не встречался почти нигде.

За «почти везде» стоят любители необыкновенного, невероятного, чудесного. Среди них разный народ: и любители сенсаций, и люди разочарованные, и фантазеры-мечтатели, в том числе писатели-мечтатели (в дальнейшем будем называть этих литераторов «энтузиастами»). И очень хочется им всем познакомиться с «братьями по разуму», конечно, не с младшими братьями в звериных шкурах, а встретить старших — могучих, просвещенных, добрых, которые засыплют нас всяческими подарками, подскажут решения задач, над которыми мы ломаем головы.

За «почти нигде» стоят люди иного склада — те, кому нравится исключительность Земли, исключительность рода человеческого, их собственная неповторимость. Среди них нередки специалисты, глубоко уважающие свою профессию, отлично представляющие, каких трудов стоит каждый шажок в науке, посвятившие годы и годы, всю жизнь иногда, чтобы положить один кирпичик в стены храма науки. И храм этот представляется им совершенным. Еще в прошлом веке известный английский физик Кельвин, выражая мнение этих тружеников науки, сказал, что физическая наука в основном построена, остались только уточнения. И хотя в XX веке наука пережила несколько революций, все же и по сей день большинство рядовых научных работников занимается уточнениями. И многие уточнители терпеть не могут сенсационных открытий, не верят в сенсации, в гостей из космоса, в частности. Конечно, эти трезвые скептики не читают фантастики, даже презирают ее, но именно с ними спорят энтузиасты, верящие в безграничные взлеты науки, на их доводы опираются литературные противники энтузиастов.

Пожалуй, к числу последних можно отнести Ежи Сурдыковского, автора рассказа «Космодром». Для этого писателя космос — страна сурового подвига, жестокая пустыня, которая калечит и пожирает тех, кто пришел туда для трудной борьбы. В других рассказах этого автора повествуется о тоскливо-томительных многомесячных полетах, о мрачных и безжизненных каменистых планетах, о разочаровании первооткрывателей. Да, ничего не поделаешь, многие героические экспедиции закончатся высадкой в неприглядной пустыне. Часто ли это будет? — вот о чем идет спор. Сколько придется облететь мертвых планет, прежде чем найдется хотя бы одна живая, приветливая?

— Один шанс на сто тысяч миллиардов, — говорят сторонники исключительности.

И приводят расчет: жизнь капризна, ей требуется умеренная температура (один шанс из пятидесяти), требуется планета умеренного размера с прозрачной атмосферой, не слишком плотной и не слишком разреженной (один шанс из трехсот), с орбитой, не слишком вытянутой, чтобы не было многолетних зим (один шанс из трехсот), требуется солнце умеренного размера, обязательно устойчивое и долговечное и т. д., и т. п., всего десятка два условий. В итоге получается один шанс на сто тысяч миллиардов.

Что могут возразить энтузиасты на эти обескураживающие цифры? Единственное: весь расчет основан на спорном исходном предположении: считается, что любая жизнь обязательно похожа на земную, разумное существо — на человека. А «братья» могут быть совсем иными, такими неожиданными по внешнему виду, что инертно мыслящему обывателю даже и в голову не придет, что перед ним космический собрат.