Смерть Харона

Пузий Владимир

Смерть Харона

Владимир Пузий (АРЕНЕВ)

Смерть Харона

"Харон погиб! Харон, Харон погиб!" - и выкрик, народившийся в толпе теней умерших, кровоцветной птицей вспорхнул над водами реки, стремясь покинуть этот край застывшей смерти. Скорбя, склонили стебли асфодели, и Цербер вздрогнул в чутком полусне, и чей-то силуэт хромой вздохнул, в тень отступая белого утеса, скрываясь от очей. "Харон погиб!" Широкобокая ладья прижалась к сухой ладони берега щенком, и тело, что лежало на скамье, сползло и глухо стукнулось о днище пустою головой, рассыпав кудри. Толпа теней, как ненасытный волк, что кровь учуял свежую и к жертве всем телом тянется - безумная струна, - стремилась к лодке, вытянувши шеи, чтобы взглянуть на тело мертвеца: извечный интерес, который даже теперь, по эту сторону от смерти, в Аиде, не исчез. "Харон погиб!" Возможность невозможного, ненужный дешевый артефакт и парадокс - лежало тело Лодочника. "Умер Харон! Харон погиб!.. Харон... Харон..." "А как же мы?! А как же мы теперь?!" Мысль молнией-стрелою Громовержца всех поразила, кто стоял и ждал вот этой самой древнебокой лодки, чтоб реку переплыть. "А как же мы?!" Рыдала женщина (вернее, только тень от женщины), ломала тене-руки: она стремилась к умершему прежде любимому, теперь же - как теперь им встретиться? И чем она отлична от прочих, кто веками здесь ходил, непогребенных мертвецов. Молчал смиренно старец с длинною, как жизнь его, седою бородой. Застывший усталый взгляд искал себе отрады, но - тщетно. Больше лодок на реке не отыскать, единственная - здесь, и в ней - мертвец. Теперь тебе, старик, извечно жить среди непогребенных. Вас будет больше, с каждым днем - все больше, в конце концов вас станет столько здесь, что тени в ядовитый Ахерон начнут лететь с обрывов, растворяясь в зловонных водах. Тот, кто раньше тут бродил, неупокоенный согласно обычаям многоумелых предков, злорадно хохоча, глядит на вас, прибывших, чтоб отправиться за реку: "Вот справедливость! Немесида здесь!" И плещут волны, и хохочет зверь из тьмы подземных страшных коридоров, что за спиною вашею остались: "Вот Немесида! Справедливость с нами!" Назад пути вам нет. И кое-кто, отчаявшись, перебегает в лодку. Еще один. Еще один... Они вышвыривают тело мертвеца на берег, под трясущиеся ноги толпы теней; а вот теперь схватились за весла - собираются отплыть. "А кто из них назад потом вернется, чтоб остальных перевезти?" - и мысль иглою раскаленной входит в мозг. И сборище растерянных теней стремится к лодке, оступаясь, в крике развоплощаясь, только лишь коснутся ногой воды; но все-таки бегут и прыгают, - и лодка отплывает, роняя в волны мутные тела умерших. Вот отплыли. Лодка... тонет! Хоть тени весят ровно ничего, ладья не хочет плавать без Харона, не слушается весел и руля, кружит в водоворотах и зловонном пару, идущем от реки. И тонет. Крик стаи птиц, попавших в смерти сеть, - вспорхнул отчаянно, разнесся над водой вопль тех, кто в лодке был. На берегу - рыданья, скорбь, проклятия Богам. И Боги внемлют. Вот тоскует Ночь, а с ней - Эреб; отец и мать Харона, они скорбят об умершем ребенке - уродливом несчастном старике. Для них он навсегда печальный мальчик, что, с детства неуклюж и нелюдим, единственной чертою отличался: для Ахерона волн ядовитых неузявимым оставался. Зевс тогда и взял его на ту роботу, где Лодочник стал Лодочником. Здесь он Лодочником быть и перестал... Спешит Аид, владетель Царства мертвых, на встречу с братом. "Громовержец, кем мне заменить Харона?" Но молчит усталый старый Зевс, молчит. Молчанье становится Сизифовой скалой и падает на головы Кронидам. "Я лодочников тысячу найду, но лодку..." - Зевс прервался. - "Лодку я для ядовитых волн Ахерона и Стикса не сыщу". "А сделать?.." "Кто?! - грохочет Громовержец, - кто, скажи мне, способен на такое?!" "А Гефест?" "Ты знаешь сам!.." "Я знаю". Замолкают. Внизу ярится толпище теней.

* * *

А меж Олимпом и Аида царством жизнь продолжалась. Новости о смерти Харона оставались для людей обычных недоступными. И только один, кузнец в замызганном хитоне, сидел, безмолвный, за столом. Жена обеспокоенной глядела ланью, как муж, уставясь на огонь, губами выдавливает воздух. Слов не слышно. Вдруг - в двери стук, уверенный, хозяйский. Открыла. На пороге - дивный странник: юн возрастом, в руках - какой-то посох неправильный, сандальи на ногах крылатые. Хозяин же при виде такого гостя встал из-за стола, раскинув руки: "Здравствуй, Психопомп! Зачем пришел? Не от безделья, верно". Гермес невесело смеется: "Да, скучать мне не приходится, ты прав! Теперь же - и вдвойне. Ты знаешь, умер Харон". Кузнец кивнул: "Жаль старика. Любил работу..." "Деньги он любил!" - смеется Психопомп. "А впрочем, даже пусть будет так но делал все, что мог". "Как все мы", - подытожил здесь кузнец. "И всех нас ждет один конец могила". "Ты стал как люди говорить". "Увы, когда живешь средь стаи воробьев, то, сокол, будешь прыгать и чирикать, как воробей". Молчание вернулось к столу и село властным басилевсом, разглядывая действующих лиц. Одно, жены хозяина лицо, - сияло, отражая свет очажный, а два других светились мягким светом: своим, а не очажным. Только вот у кузнеца тот свет казался тусклым, пригасшим, а лицо у Психопомпа новозажженным факелом искрилось. Хозяин оглянулся на жену. "Не беспокойся, ничего не вспомнит", - ответил на незаданный вопрос Гермес. "Вреда я ей не причиню". "Не сомневаюсь", - вымолвил кузнец. "Теперь о деле". "Да, теперь о деле. Харон погиб. Чего же хочет Зевс?" "С чего ты взял, что Зевс чего-то хочет?" "Ну кто ж тогда? Наверное, Аид. Ему, конечно, боязно остаться с таким количеством взбесившихся теней на Стикса с Ахероном берегах". "Ты угадал", - ответил Психопомп. "Естественно, он хочет, чтобы снова переправляться через реку тени могли". "Ну что ж, пускай себе отыщет Харона нового. А я... причем здесь я?" Гермес развел руками: "Отыскать Харона нового, поверь, не так уж сложно. Но лодку..." "Лодку?" "Лодку. Ты забыл, что вырезал когда-то для Харона ладью его? Так вот, теперь она другого слушаться не стала бы. А впрочем, какая разница? ладьи-то больше нет". "Мне очень жаль", - сказал тогда хозяин, но сухо и бесчувственно. "Скорблю". "И это все?" "И все. Чего же боле?" - язвительно и горько вопросил кузнец. "Так значит, нам ты не поможешь?" "Пойми, Гермес: и Гера, и отец меня еще с младенчества ростили шутом, слугой, рабом, уродом, зверем! Рожденный вопреки отцовой воле, ему в упрек, я был лишь жалкой маской в театре, где актеры на ходулях играют "Жаб" Аристофана. Я там был одной из жаб, ничуть не больше, - смешная тень, мешающая всем, всех забавляющая - только это, не олимпиец, а... не знаю, кто". "Ну-у, здесь ты..." "Подожди! - и жест рукой разгневанный (нет, не узнать сейчас во властном кузнеце того, былого, который встретил гостя у дверей). - Дай мне сказать, Гермес. Дай мне сказать..." И Психопомп молчит, блестит глазами и слушает хромого кузнеца. "Рожденный быть слугой среди Богов великих, я, последний среди равных, как будто в компенсацию всего, в супруги получил Любви Богиню. О Афродита! Как мне рассказать про чувства, что питал я к ней! Гермес! Поверь, такой любви неугасимой не ведал мир! Как огнь с Олимпа, эта любовь пылала!" "Только прометей и здесь нашелся", - говорит Гермес, так странно улыбаясь, что понять: иронию, иль боль, иль что-то третье - он прячет за словами, невозможно. "Да, прометей нашелся!" - и кузнец, вцепившись в бороду курчавую руками, расчесывает пальцами, и давит, и мнет, как будто в горсти - враг извечный, ненавистный. "Ведь я ее любил намного больше, нежели..." "И что же?" - смеется Психопомп. И в смехе - горечь звенит и бъется в тысячу осколков от льда морозного, прозрачного. "И что ж, что ты любил ее сильней, когда она счастливее с другим?" "О Арес! Проклятье шлю тебе!" - кричит хозяин, тряся над головою кулаками кувалдовесными. И вздрогнула жена его, хотя все это время тихо стояла, словно статуя живая (вот результат могущества Гермеса). "Позволь вопрос". "Позволю, Психопомп". "Вот эта женщина, которая с тобой живет - скажи мне, кто она и кем тебе приходится?" "Ужели это важно?" - вздохнул хозяин. "Нет, конечно, но..." "Тогда оставим эти разговоры". "И верно, - соглашается Гермес, - оставим разговоры. Ты ответь: так все-таки согласен оказать Аиду помощь?" Помутневший взгляд хозяина указывал на то, что он, хозяин, в данную минуту воображеньем уведен далёко и в дебрях памяти плутает: "Знаешь, когда я вел к Кавказу Прометея, чтоб заковать, - когда уже забил в скалу последний гвоздь, мне Прометей сказал такое: "Рано или поздно Зевес тебя, Кузнец, вот так же точно с Олимпа сбросит. Знаешь, почему? Ты, как и я, похож на человека намного больше, чем другие Боги. И Громовержец этого не стерпит". ...И не стерпел. О Прометей-пророк! Как глух я был и глуп тогда, как я теперь умен - к чему мне эта "умность"? Мне, сброшенному матерью с отцом с Олимпа? Мне, что, словно инструмент, без надобности стал - и был, пустышка, на мусорник отправлен? - вот сюда! вот в этот дом, куда сегодня ты примчался - потому что стал я нужен, так неожиданно - "о ужас, о позор!" (наверно, Зевс, не скоро согласился на это!) - ты примчался вот сюда и говоришь мне снова: "Помоги!" " "Так ты поможешь?" Замолчал кузнец. И тишина всевластным басилевсом следила за Богами. "Помогу". За спинами молчанье хохотало.