Черная невеста

Козинец Ольга

Черная невеста

Ольга Козинец

Черная невеста

Прокляни этот день. Бесконечный, как этот бесконечный бой. Грязь, кровь, дым, смерть... Солнце...

Да заткнется этот долбаный пулемет когда-нибудь! Уже столетия мы лежим под его бравыми песнями, под этим мерзким солнцем, уткнувшись мордой в песок. Хохот пуль, песок, солнце...

Ну нет, он уже начинает раздражать! Сейчас ты у меня замолчишь, родной... Я тебя накормлю крутым яйцом в рифленой скорлупе...

Пальцы рвут кольцо. Выждать - почти десять секунд.

Пулемет плюется смертью. Сейчас мы тебя научим ценить тишину. Чертово солнце...

Блин! Плечо пронзило огненной иглой. Ранило! Оч-чень кстати... Рука дрогнула, граната откатилась. Прочь... сейчас рванет... не успею... успею... все равно... успею...

Нет!

Грязь, смерть, мат, пот, слизь, песок, кровь, смерть, солнце, дым, земля, боль, мрак... Прокляни эту землю.

Белый свет, белый потолок. Белые стены. Белый покой. По белому ползет боль. Красным по белому. Нет, она не красная. Она оранжевая, как пламя спички. Пульсирует огненными пятнами на белом потолке. Плавает в воздухе...

- Сестра...

Вдох. Вдыхаешь боль. Выдох. Выдыхаешь боль. Нет ничего. Нет солнца, песка, шума. Есть боль. Нет рук и ног. Где они были - боль.

- Сестра.

Белые простыни раскалены. В венах тела не звучит кровь. Там текут оранжевые потоки боли. Давным-давно исчез раскаленный бой в песках. Теперь стучит раскаленная боль в висках. Закончился бесконечный ужас. Начался ужасный конец.

- Сестра!

Хлопнула дверь. Быстрые шаги. Надо открыть глаза...

Она стояла у его постели. Невеста... Его невеста? Пышное подвенечное платье, длинная фата, убор из флердоранжа...

Ему стало легче дышать. Почему-то вспомнил, что вчера ему исполнилось двадцать лет. Но что-то было не так... Он напрягал разум, затянутый паутиной беспамятства. Да! Он понял!

Невеста была в черном. Черное гипюровое платье. Черная вуаль фаты. И цветы убора - из черного воска...

Боль уползала - медленно, нехотя. Черная Невеста протянула ему свои узкие ладони в черных перчатках. Превозмогая боль, он потянулся навстречу.

Руки их соединились. И как только он почувствовал прикосновение тоненьких пальцев, затянутых в скользкий шелк, отступила боль. Она стекала по телу вниз, она уходила, оставляя на полу рыжие лужи. Но она еще пряталась, выжидала, высматривала, как бы набросить на шею оранжевую удавку...

А к нему возвращались силы. Не отпуская руки Невесты, он встал, даже не вспомнив, что ног у него уже нет... Впрочем, он забыл не только это.

Белые стены, белый потолок растворялись, превращались в белый туман. Только туман и они. Вдвоем. Где-то впереди забрезжил свет. Держась за руки, они пошли на огонек.

А туман клубился, становился плотным, осязаемым, и наконец из него вылепились высокие своды, похожие на церковные врата. Путеводный свет превратился в пламя лампады, и тогда увидели они, что стоят перед аналоем, покрытым серебряной парчой, на которой лежала раскрытая книга.

Венчание... Он всегда хотел венчаться в храме. Чтобы пел хор, чтобы батюшка, ласково улыбаясь, говорил добрые слова, чтобы лучший друг серьезный и немного испуганный - крепко держал над головой венец, а сам все косился бы на подружку новобрачной...

Венчание... Но почему нет никого? Где дружки? Кто совершит обряд?

Огненная боль, смирившись, кинула в угол свой оранжевый ремешок-удавку. И мягкой кошачьей поступью скользнула за аналой.

Что говорила рыжая мучительница, теперь уже не опасная, он не слышал. Только видел, как слова ее сыпались желтыми пшеничными зернами на его голову, на фату Черной Невесты. Потом водила их рыжая вкруг аналоя. Только странно повела - двойным кругом. Восьмеркой...

Вот и колечко блеснуло в руке Невесты. И надела она кольцо на палец жениху. Посмотрел на кольцо, и что-то сжалось в груди. Знакомое - большое, холодное. От его гранаты кольцо...

А когда губы их сомкнулись, исчезла огненная боль навсегда. Теперь знал, что она не вернется, что теперь будет - покой. И прохладные губы Невесты. Он подхватил на руки черное гипюровое облако. Какая она легкая...

Растаяли церковные своды. Растаял и мраморный пол под ногами. Они падали вниз, крепко обнявшись, падали в невесомое незнание, сладкое беспамятство. Он глянул туда. И увидел белое. На белые простыни падали они, на белые простыни белой постели.

Но когда его голова коснулась подушки, он был уже один. Один лежал он на больничной койке. Он был счастлив. И навсегда его губы сохранили прохладу губ Черной Невесты.

...Около десяти часов вечера вырубили свет. Чему удивляться - несколько дней валил роскошный снег. А провода под тяжестью невесомых хлопьев рвутся.

Маленький домик на окраине большого города погрузился во тьму. И тишину, потому что с исчезновением света умолкли выстрелы и короткие очереди пишущей машинки. Реутов был страшно недоволен - работа в разгаре, а тут эти хохмочки со светом.

Когда глаза привыкли к темноте, Реутов вылез из-за письменного стола и пошел искать свечи. Самое поразительное, что, несмотря на вечный хаос, царивший в доме, Реутов нашел их. И довольно быстро. Свечи были завернуты в какой-то древний черновик и всунуты между холодильником и стеной. Вероятно, пролежали там с позапрошлого Рождества. А может и дольше. Но свечи - это еще полдела. А вот разыскать что-нибудь вроде подсвечников... задача не из легких. Реутову смутно припомнилось, что последний фарфоровый шандал погиб совершенно классически. Им стукнули по голове Котю за партией в канасту. В конце концов Реутов остановил выбор на обычных литровых банках.

В неровном робком свете свечей привычная обстановка кажется необычной. Знакомая до всех трещинок и пятен на обоях комната становится чужой.

Вернувшись, Реутов обнаружил, что пока он в поте лица решал проблему освещения, его любимый стул уже заняли. На нем разлегся кот с самодовольной рожей. Это наглое создание считало Реутова не более, чем своим квартирантом. Но кот был красив и непревзойденно мурлыкал, поэтому ему многое сходило с рук. То есть, с лап. Он был жгучим брюнетом от ушей до кончика хвоста, за что и прозван был Мазутом. Мазут жил в доме почти одиннадцать лет, и все эти годы Реутов стойко терпел кошачье хамство. Отчасти потому, что уважал независимость. А больше оттого, что Мазут спасал от одиночества и слишком заумных размышлений. И вообще, как выразилась одна случайная гостья, "котенками очень хорошо слезы вытирать".

Реутов прикурил от свечи и сел на кушетку, решив кота не беспокоить. Работа на сегодня так или иначе закончена. Все-таки Реутов не Пушкин, чтоб работать при свечах. При свечах элегии надо писать.

Сидя на кушетке, он видел свое смутное отражение в большом зеркале-трюмо. Странно... совсем седой уже, а ведь только сорок четыре. И в глазах, жестах, линии плеч что-то такое... Очевидно, неизбывная усталость. Нет, туда лучше не смотреть.

Ну, а чем же там занят Мазут? Когда этот нахальный тип понял, что гнать его со стула не собираются, он сразу перестал притворяться спящим. Привстал на задние лапы и занялся исследованием стола. В первую очередь его заинтересовала пишущая машинка. Мазут начал трогать лапочками клавиши, пытаясь придать своей морде умное и одухотворенное выражение. А когда игра в Творца ему наскучила, он принялся обнюхивать рукописи. Но, видимо, ничего привлекательного в них не было, и котей оставил бумаги в покое. А вот необычный, резкий запах гранок, что лежали на краю стола, чем-то его заинтересовал. Мазут зацепил лапой гранки и сбросил их на пол. Реутов не выдержал, и, загасив сигарету о ножку кушетки, вступил с Мазутом в рукопашный бой за свое достояние. В азарте схватки Реутов нечаянно смахнул что-то со стола. Он наклонился и поднял упавший предмет. Это была его записная книжка. При падении она раскрылась на букве "Н". Реутов начал читать. Нина... Господи, кто это? Нина, Нина... Нет, уже не вспомнить. Наталья Сергеевна... Знакомое что-то. Николаевский... Имя из тумана далекого прошлого. Надя. Надька... Вспомнилось веснушчатое полудетское лицо. Рыжие кудряшки, морской берег, Мисхор, канатная дорога... Как давно это было! Она и не помнит уже. Да и Реутов тоже... Если б не унылый ветер за окном, если б не снегопад. Позвонить, что ли? Впрочем, уже все равно. Реутов пролистал блокнот. На каждой странице - ненужные, забытые, мертвые имена. И сам он давно забыт ими. Друзья, коллеги, женщины... пустые, ничего не значащие слова. Неинтересно.