Летучий голландец профессора Браницкого

Александр Филиппович ПЛОНСКИЙ

"ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ" ПРОФЕССОРА БРАНИЦКОГО

Фантастическая повесть

От автора

Что это - фантастическая повесть, документальный очерк, публицистические заметки, философские раздумья? Не знаю. Вот если бы рассказ велся от первого лица, его можно было бы счесть за не совсем обычные мемуары. Но при всей схожести характеров, возрастов, биографий отождествлять автора с главным, а возможно, единственным героем сочинения - профессором Браницким - ни в коем случае не следует.

В математике существует понятие сопряженных комплексных чисел: это разные числа, иначе их не потребовалось бы сопрягать. Правда, сущность так называемая действительная часть - у них одинакова. Зато мнимая, кажущаяся, противоположна: у одного с плюсом, у другого с минусом. Отсюда и различие между ними. Но любопытно: стоит сложить или перемножить такие числа, и мнимость исчезнет - получится число сугубо действительное, или, как еще говорят, вещественное.

Представляется, что автор и его герой подобны паре сопряженных чисел. Сам факт их сопряженности предопределяет субъективное, пристрастное, личностное отношение автора к своему герою. Но о мемуарах не может быть и речи, как, впрочем, и о документальном очерке. Тогда, возможно, это повесть? Но для повести нужна сюжетная основа. От того, насколько изобретательно она сконструирована, зависит порой успех замысла. Автору же не пришлось ничего конструировать: все взято из действительности, которая, как известно, зачастую пренебрегает сюжетностью. Что же вышло? "Повесть" есть, а сюжета нет? Ни просто сюжета, ни тем более острого, захватывающего, увлекательного...

Жизнь профессора Браницкого при всех множествах ее коллизий не смогла вдохновить автора на создание вестерна или детектива. Что же касается психологической драмы или производственного романа из жизни пожилых ученых, то я признаю свою некомпетентность в этой области, требующей особого литературного профессионализма. Будем считать посему, что перед нами все же очерк, но не документальный и не беллетристический, а скорее публицистический и чуточку философский. Причем очерк, не случайно, думаю, завершающий книгу фантастики... Строго говоря, его лишь условно можно причислить к фантастическим произведениям: больше оснований считать, что он, непосредственно не принадлежа к фантастике, в свою очередь комплексно сопряжен с нею, поскольку исследует мир человека, целеустремленно пытающегося приблизить будущее.

Вот, кажется, и пришло на ум подходящее определение: очерк-исследование. Любое исследование трудоемко, требует напряжения, а потому может оттолкнуть любителя занимательного чтения. Вероятно, некоторые, перелистав по инерции несколько следующих страниц, отложат книгу с мыслью: ну, это уж лишнее!

Что ж, название "Плюс-минус бесконечность" не просто заимствовано у одноименного рассказа, а обозначает спектр книги и соответственно читательский круг, на который она рассчитана. Я буду огорчен, если вам, читатель, ничего в этой книге не понравится. И буду искренне удивлен, если понравится все. "Летучий голландец", так сказать, на любителя... И все же надеюсь, что кое-кому придется по сердцу Антон Феликсович Браницкий, человек сложный, склонный к менторству, не всегда выдержанный... Главное в этом очерке - портрет человека, в жизни которого нашлось место для обыкновенного, неброского чуда...

1

Профессор Антон Феликсович Браницкий, изнывая от летней духоты, перебирал бумаги на письменном столе. Временами он машинально массировал лицо - побаливал тройничный нерв. "Ни черта не могут медики, - с раздражением думал профессор. - Сижу на анальгине, а все ноет..."

Под конец учебного года, как всегда, накапливалась усталость. Скорее бы ГЭК, кафедральный отчет, последнее заседание институтского совета - на факультетский можно не пойти - и долгожданный отпуск... Ялта, милая Ялточка! Домик на Чайной Горке, море...

"Опять эта рукопись из "Радиофизики", - поморщился Браницкий. Лежит. Давно надо было отослать на рецензию". Он перелистал рукопись и поскучнел. "Здесь еще надо разбираться... Часа два уйдет... Поручить Иванову? У него дел по горло с защитой... Ладно, вернусь из отпуска - сам напишу, не откладывая. Да и куда больше откладывать, неудобно, ей-богу!"

Он почувствовал вялые угрызения совести и оправдался перед собой: главное-то сделано, четвертую главу закончил, остались пустяки, монография на выходе.

Зазвонил телефон. Сняв трубку, Браницкий услышал надтреснутый голос главного бухгалтера Саввы Саввича Трифонова:

- Нехорошо получается, Антон Феликсович. По отраслевой - перерасход. Вынужден доложить ректору.

Браницкий недолюбливал Трифонова. Вот и сейчас он мысленно представил гладкую, блестящую, яйцевидной формы голову главбуха, вечно обиженное выражение подслеповатых глаз, и ему стало совсем тошно.

- Ну и доложите, - сухо ответил он. - Ректору причина перерасхода известна.

На днях Браницкому исполнилось шестьдесят. Юбилейное заседание совета было, как никогда, торжественным. На застланном зеленым сукном столе президиума росла стопа приветственных адресов, пламенела россыпь гвоздик. Браницкий с потусторонней улыбкой пожимал руки. Слова приветствий доносились как бы из-за стены. Ораторы перечисляли его заслуги перед отечественной и мировой наукой, вузовской педагогикой и обществом в целом. Сухонький профессор-механик, с которым Браницкий за все эти годы не перекинулся и парой слов, волнуясь и завывая, прочитал сочиненную им здравицу в стихах и троекратно, по-русски, облобызал юбиляра.

"Это, кажется, Гюго сказал, что сорок - старость молодости, пятьдесят - молодость старости, а шестьдесят... Что же сказал Гюго о шестидесяти? размышлял Браницкий, кланяясь и пожимая руки. - Впрочем, о шестидесяти он вообще ничего не говорил. Странно..."

Трифонов на заседание совета не пришел.

В дверь постучали.

- Войдите! - отозвался профессор, гася воспоминания.

На пороге стоял ничем не примечательный молодой человек с портфелем.

- Садитесь. Что угодно?