Чужая воля

Леж Юрий. Чужая воля

Добро твое кому-то отзывается злом -

Пора пришла платить по долгам.

А истина-обманщица всегда за углом -

Бессмысленно «переть напролом».

«Правила боя» С.Никифорова (Алькор)

1

Судебное заседание затянулось. За окнами уже давным-давно осенние сумерки плавно, будто бы незаметно, перешли в темную, беззвездную из-за сплошной облачности ночь, а судья в черной казенной мантии вместо того, чтобы отложить вынесение приговора на следующий день, подозвал кивком утомленного до зевоты молоденького секретаря и бодро шепнул что-то ему на ухо.

— Суд удаляется для вынесения приговора! — с обреченным видом негромко провозгласил явно расстроенный юноша, одетый в темно-синий дешевенький и давно не знавший химчистки и утюга костюмчик, явно предназначенный только для пребывания на работе, видимо, затянувшееся заседание сорвало все его планы на сегодняшний вечер.

Высокий, чуть сутуловатый, худощавый старик в мантии поднялся со своего места, окидывая мимолетным, но очень внимательным взглядом выцветших с годами серо-зеленых глаз пустынный зал заседаний, залитый ярким, болезненно режущем усталые глаза светом люминисцентных ламп. Кроме подсудимого с полицейским конвоем, пары судебных приставов-охранников, устало откинувшегося на спинку стула прокурора в темно-синем мундире с золотыми позументами и яркими звездами в петлицах, с безнадежным вздохом закрывшего лицо руками еще часа два назад энергичного толстячка-адвоката в помятом дорогом костюме и его незаметного, как блеклая тень, помощника, кажется, откровенно задремавшего, подперев голову кулаком — в зале не было ни души. Давно уже разбрелись по домам любопытные посетители из тех, кто ходит на судебные заседания, как в театр, покинули просторное помещение, уставленное старинными жесткими и неудобными скамейками вездесущие репортеры, довольно быстро сообразив, что ничего сенсационного или просто необычного в унылом рутинном процессе они не увидят, а родственники и друзья — видимо, бывшие друзья — подсудимого ни на одно из заседаний не являлись и раньше.

Демонстративно кашлянув и неодобрительно покачав головой, старик-судья бодро, будто и не чувствуя усталости ни от длинного заседания, ни от без малого девяноста лет собственного возраста, прошагал к служебному входу в служебный кабинет и скрылся там, сопровождаемый оглушительной сонной тишиной. Хлопнула дверь, но даже этот резкий звук не смог оживить и хоть как-то взбодрить присутствующих.

И точно такая же дремотно-усталая, равнодушная атмосфера встретила через четверть часа возвратившегося на свое место старика, даже судебный секретарь, явно пренебрегая своими прямыми обязанностями, не скомандовал, как положено, во весь голос: «Встать! Суд идет!», а пробурчал что-то очень тихое, невнятное и, кажется, не очень правильное в адрес судьи, затянувшего это заседание до позднего времени. Но сам старик даже не обратил внимания на такое вопиющее нарушение правил и традиций, хотя, случалось, бывал временами щепетильным и строгим. Легким движением бросив на стол перед собой толстенную папку с приговором, он весело, с каким-то совсем уж не стариковским задором, откровенно игнорируя судебный этикет и сложившиеся традиции, поинтересовался у лениво встрепенувшихся спросонья участников процесса:

— Могу вам зачитать все двести с лишком листов приговора, — хитренько поглядывая из-под седых бровей, предложил противоборствующим сторонам старик. — А могу и результативную часть… а все остальное — получите завтра, после обеда, в канцелярии… как вы на такой вариант посмотрите, господа хорошие?

Оказалось, и прокурор, и адвокат впервые за многие дни слушаний сошлись во мнении — лучше завтра получить письменный, полновесный приговор, чем сегодня, на ночь-то глядя, выслушивать монотонное, усыпляющее и бесконечное чтение двухсот страниц.

— Ладно, — открыто усмехнулся судья, похоже, довольный произведенным эффектом. — Чтобы потом не жаловались, если что… знаю я вашу братию… Итак!

Будто по команде, встрепенулись все присутствующие в этот поздний час в зале: и конвоиры, и приставы, и адвокат с дремлющим помощником, и прокурор, и даже подсудимый, обреченно и лениво, через силу, оторвал зад от полированной скамьи и приподнялся на полусогнутых, затекших ногах.

Хорошо поставленным за долгое время казенной службы — настолько долгое, что даже самому старику оно с недавних пор стало казаться бесконечным — судья быстро и внятно огласил признание подсудимого виновным по целому ряду статей Уложения о наказаниях уголовных и уже чуть медленнее, будто смакую каждое слово, огласил свое решение:

— …четыре с половиной года лишения свободы с отбыванием наказания в лагере общего режима!

В ответ синхронно поморщились, одинаково качая головами, недовольные приговором и прокурор, и адвокат. Первый рассчитывал на более серьезный срок и в своей речи просил аж семь лет, а вот второй, не надеясь на оправдание, все-таки в глубине души уверял себя, что его подзащитный более, чем на два года изоляции от общества не набаловался с законом. Но и тот, и другой промолчали, втягиваться сейчас в ненужную дискуссию со стариком или друг с другом у них уже не было ни сил, ни желания.

Откровенно потирая заспанные глаза, помощник адвоката принялся собирать до сих пор разложенные на столе перед шефом бумаги; оживший, будто вынырнувший из глубин полудремы прокурор, прощаясь, быстро пожал руки старику и своему противнику по процессу и скорым шагом выскочил за дверь, вон из помещения; оживившиеся конвоиры растолкали теперь уже осужденного, как положено, заковали его в наручники и повели к спецвыходу из зала, а организовавший всю эту суматоху судья негромко прокомментировал уже практически в пустоту:

— Ну, про апелляции вы и без меня все всё знаете…

И сам, оставив на столе толстенную папку, еще какие-то документы, относящиеся к закрытому для него текущему делу — секретарь приберет — неторопливо направился в свой кабинет, из которого только что вышел для оглашения приговора.

Такое нарушение всех правил, традиций и регламента судебных заседаний случались со стариком временами, но в последние годы судья все чаще и чаще испытывал это молодое и задорное желание — сделать что-нибудь противоречащее букве — но не духу! — устоявшихся обычаев Городского федерального суда. Подумав об этом, старик незаметно усмехнулся: «Старею… или уже впадаю в детство?» Однако связно додумать едва оформившуюся мысль не удалось, проследовавший за судьей в его кабинет крепкий и бодрый пристав — казалось, это не он вовсе несколько десятков минут назад придремывал, скорчившись на жестком стуле за высокой решеткой скамьи подсудимых, поинтересовался:

— На сегодня мы свободны, Иван Кузьмич?

— Да, ребятки, — отозвался старик, развешивая на спинке кресла мантию и оставшись в простом сером костюме и бордовом тонком свитерке под ним. — Зал замкните и ступайте, а с кабинетом я уж сам справлюсь.

— Слушаюсь, — почтительно склонив голову, ответил пристав, тут же, пока судья не передумал, покидая помещение.

Повесив во встроенный шкаф с огромным блистающим в ярком освещении зеркалом казенную мантию, старик, названный Иваном Кузьмичом, мельком глянув на свое отражение, присел за рабочий стол — новехонький, из серии самых модных и дорогих, позволить себе который мог только самый старый по возрасту и стажу работник судейского корпуса — бессмысленно переложил с одного угла на другой толстенный томик комментариев Верховного Суда к Уложению о наказаниях уголовных, покатал по ровной блестящей поверхности простой, остро заточенный карандаш и откинулся на спинку кресла. Нет, он не устал за сегодняшний напряженный день — шутка ли сказать, четыре заседания, последнее вот только-только завершилось, но — привык старик к такому ритму и утомленным, вымотанным себя не чувствовал. Просто он дожидался, пока судебные приставы, оберегавшие зал заседаний, проверят и само помещение, и коридоры основного и специального выходов из него, спустятся на первый этаж, накоротке переговорят с ночными дежурными, желая им спокойствия и тишины, и покинут здание суда.