Меч истины (СИ)

Безумно интересно было всё, что он говорил. На какой-то миг я даже забыл, где нахожусь, и с какими удовольствиями это сопряжено. Откуда он всё это знает?

- Да, но римляне отрицают магию.

- Ещё бы! В этом божественном агоне колдовство самого различного свойства направлялось, главным образом, против них. Потому они и спелись с христианами. Иисус был хорошим парнем, но главное свойство культа человека-жертвы – гасить вокруг себя все проявления магии. Сам он немалыми магическими способностями обладал – один из богов постарался, а вот последователям сущая мелочь досталась. И то лишь тем, кто нарвался по нечаянности на милость иных богов. Да не в этом дело. Для христиан главное – не силу обрести, а воссоединиться с Иисусом в Царстве Небесном. Теперь понимаешь, почему римляне приняли Христа? Этот пояс в руках христианина враз утратил бы все свои свойства. А вот нету здесь христиан!

- Нету, - подтвердил я. – Так тебе нужен пояс?

Он пожал плечами:

- А чего ж? Красивая и полезная вещь.

Говорить, вроде, дальше не о чем. Тем более что завтра резня продолжится. И Хаген будет драться уже с Эриком. И есть вещь, которой мне уже не узнать.

- Эрик, ты разглядывал когда-нибудь пояс?

- Да, много раз.

- Скажи мне, что там изображено? Какой тринадцатый подвиг?

- Освобождение Прометея.

Голоса за выступом стихли, и костёр тускнел, затухая. Внезапно Эрик наклонился и перерезал мои путы:

- Вот, Визарий! Ты можешь уйти! А можешь поверить мне и остаться. Обещаю тебе, я всё сделаю, как надо!

Всё-таки у него очень выразительные глаза.

Лугий

Не могу сказать, что я чувствовал, когда он ушёл. Во мне все чувства замёрзли, когда узнал Жданку в поседевшей сельской колдунье. Оказывается, можно опоздать навсегда. Я об этом догадывался уже четыре года назад, когда вернулся в их село. А сегодня узнал окончательно. Девочка ведь была, милая девочка, шестнадцать лет всего! Теперь двадцать, значит…

А потом Длинный коротко кивнул мне и исчез в скалах. Он никогда не любил долгих прощаний. Мы ведь каждый раз перед поединком прощались навсегда. Но я не принимал всерьёз – он самый умный, он всегда прав. Вон, и Жданка Правым нарекла.

Он и сегодня ушёл без лишних слов. Мы лезли наверх, а снизу слышны были голоса, потом и вовсе рёв. Аяна чуть не сорвалась тогда. Я подгонял, почти тащил их – вперёд, вперёд! Иначе всё бесполезно. Внизу умирал самый лучший парень, чтобы мы могли уйти как можно дальше. Он умирал там, а я ему за все годы слова доброго не сказал, всё честил обломом да орясиной. Теперь некому говорить будет.

Слишком много всего, это хорошо, что я не чувствую почти. Девчушка золотоволосая, синеглазенькая – она не Рейна ведь! Три года… что я теперь делать буду?..

Аяна шла впереди, там открывался простор. Нас поливало дождём, но это не страшно – дальше только идти. Но она вдруг встала, и в спине была безнадёжность. Я подошёл к ней.

Впереди и вправду был простор. Море шевелилось и рокотало на скалах далеко внизу – только чайке долететь. Мы пришли. Дальше можно не торопиться. Сзади вдруг заревела моя дочь. Не думаю, чтобы она понимала положение. Просто устала. Мы его понимали. И так выходило, что Визарий погиб зря.

На площадке негде было укрыться от дождя и ветра. Мы сели у скалы, прижавшись друг к другу спинами, упрятав Златку понадёжней в тепло. На коленях Аяны лежал проклятый пояс. Она смотрела с холодной решимостью.

- Как полезут, в море его упокою.

- А потом?

- Буду стрелять.

Хорошо, ты это можешь делать. А что делать мне? Или преисполниться мысли, что караю их за убийство Визария, и верить, что мой Бог простит? Рядом дрожала бесплотным телом Жданка. Жданка?

…я думал, можно испачкаться в крови, но не коснуться грязи. Мне досталось и то, и другое. Но ей это было всё равно.

Она не красавицей была, моя девочка. Красавицы, видел я их! Разве в этом дело? Она меня принимала, несмотря на грязь и кровь, видела таким, каким я себя видел лишь в мечтах… прежде, чем мечты в первом бою растоптали…

А глаза лучились! Как жить на свете с такими глазами, когда они всю тебя на погляд миру выставляют? Тебя такую беречь надо, чтобы не тянулись чужие лапы к лебединой мечте.

И голосок другой был, звонкий. Она ведь подпевать мне взялась. Потому и запомнила песню, дочке передала. Хоть говорила и тогда уже странно: вроде не о том, что есть, а о том, что похоронил и скрываешь от всех под неподъёмной скалой. И от себя самого скрываешь…

«Лучик, ты хороший!»

Хороший! Всего-то. Я за эти слова горы сдвинуть мог. А не смог даже простого – вовремя на помощь прийти. Пока жила на свете моя девочка с голубыми глазами… а не ведьма седая, болью изломанная!..

Утро вставало ясное, умытое дочиста дождём. Там, внизу, должно быть, кровь тоже смыло – не найдёшь. Только нам вниз нет дороги, нас и здесь найдут.

Вначале послышались из-за поворота голоса. Гомонили сдержано, без гнева. А чего злиться – добыча вот она, некуда ей бежать! Бросать, что ли, пояс в море?

Мы промедлили с этим, и они вышли на вершину. Рейна я не увидел. Тотилу вели не слишком бережно. Впереди шагал белобрысый Хаген. Умный он парень, Хаген, не зря я его опасался. А вожак где?

За спиной коротко охнула Аяна, только тут я разглядел две головы, что над остальными существенно возвышались. Эрик от солнца щурился. Длинному щуриться было нечем – у него пока один глаз за двоих трудился. Морда в синяках, рубаха в крови, верёвками обмотан, как колбаса. Хорош!

Аяна вышла вперёд:

- Стоять! – голос был чужой – низкий, хриплый, простыла за ночь? – Я его сейчас в море брошу!

Гераклов пояс она держала обеими руками, лук болтался за спиной. Молодчина, амазонка называется! Бери нас теперь голыми руками.

- Не торопись, красавица, - мурлыкающий голос Эрика был почти весёлым. – Погляди, кого я привёл! Отдай цацку – весь твой будет! – и весело прищурился. – Ну?

Был момент, я поглядел на Визария, ожидая, что он остановит её. Но Длинный стоял молча, даже на Эрика не смотрел. Неужто жить захотел? Не знал за ним такого!

Аяна колебалась недолго. Когда здоровяк двинулся вперёд, раздвигая готов и таща за собой Визария, она сделала шаг. И отдала пояс Эрику. И взамен получила своё сокровище, которое тут же принялась из верёвок выпутывать. Не очень у неё получалось – руки тряслись. Длинный не шевелясь на Эрика глядел. А готы загомонили радостно, Хаген двинулся вперёд.

Только Эрик ему не отдал пояс. Отошёл подальше на обрыв, полюбовался золотым блеском:

- Отменная работа!

А потом застегнул его на себе.

Не думаю, чтобы Хагену он был впору, белобрысый слишком худощав. А вот Эрику подошёл – волос лишний не всунешь. Прищёлкнул языком:

- Вот так правильно будет! – и обернулся ко всем. – Чего уставились, олухи? Думали, что обокрали вас? Мечей Истины во всём обвинили, баб догонять взялись. И это всё из-за куска дублёной кожи с блестяшками? И добро бы он вам для дела нужен. Так нет же, соседей резать, друг другу кишки выпускать! А вот не будет по-вашему! Я так сказал!

И прежде, чем кто-либо успел вымолвить, просто шагнул за край скалы – туда, где внизу лохматилось пенными бурунами море. Только чайка всхлипнула коротко…

Какая была тишина! Потом мы все вперемежку кинулись к краю. Не знаю, может, надеялись, что выплыл? Или думали, что он висит на скалах, и можно достать пояс.

Внизу не было никого.

И вдруг кто-то тонко запищал, завыл горестно. Я не сразу узнал голос. Тотила!

Слепец ковылял, шаря руками, как потерявшийся младенец. Никто его не останавливал, так бы и улетел за край. Остановил властный Жданкин голос:

- Жрец! Ты не сможешь его вернуть. Хозяин забрал своё добро. Ты сам видел! Бог ходил среди вас, но вы оказались недостойны своего бога. Чего ты хочешь теперь – свалиться за ним?

Хаген резко поймал за плечо слепого, дёрнул его в толпу, там подхватили. Калека ещё плакал, его не жалели, но и не гнали.