Одиночество на земле (СИ)

— Вы мне? — молодой мужчина обернулся, смерил менестреля взглядом невозмутимых светлых, непередаваемого цвета глаз. Его худое лицо обрамляли длинные лиловые волосы. — Доброе утро.

— Доброе утро, — согласился парень. — Вы — господин Элот?

— Да, именно так меня и называют, — кивнул мужчина. Он немного щурился, будто был подслеповат. — Но вообще мое имя — Шэт. Шэтуаль. Я рад с вами познакомиться, господин Рикартиат. Не желаете посетить таверну? За гомоном тамошних посетителей нас никто не услышит.

— Желаю, — поспешно произнес менестрель.

Он обратил внимание на повязки — они выглядывали из-под одежды мужчины, скрывая шею, предплечья, кисти и даже пальцы.

Шэтуаль вошел в таверну под вывеской «Золотые кони» и сел за стол у окна. К нему тут же подскочила разносчица — оробевшая, покрасневшая девушка. Она пообещала, что принесет три бутылки эетолиты, и побежала в кухню — лишь заляпанный жиром фартук мелькнул.

— Цените наше вино? — поинтересовался Мреть, пиная стул так, чтобы сесть как можно дальше от спутника.

— Вы ведь знаете, кто я, верно? — обворожительно улыбнулся Шэтуаль.

— Я был бы благодарен, если бы вы опровергли мои догадки.

— Увы, я не телепат и могу только представить, что происходит под вашим черепом. Но позвольте представиться. Я — граф Шэтуаль, владыка замка Энэтэрье. Инкуб, — он гордо выпрямился. — Теперь ваша очередь.

— Не опровергли… Просто Рикартиат, — пожал плечами парень. — Я — менестрель и чуть-чуть ученый. Сведущ в теории материи.

— О, — демон просиял. — Я так люблю, когда вы ее упоминаете.

— Потому что она произошла от вас?

Шэтуаль подождал, пока разносчица поставит на стол вино и рыбу в сметане, красиво выложенную на круглом блюде. Разлил напиток по кубкам, отдал один собеседнику. Задумчиво покачал свой.

— Не совсем так. Безусловно, я — основатель этой теории. Но само ее существование, ее развитие и ее нынешняя значимость — это целиком и полностью ваша заслуга. Видите ли, я не в лучших отношениях с господином Создателем… и, к сожалению, с его друзьями… и не могу лично наблюдать за прогрессом во Вратах Верности. Вам известно слово «прогресс»? — Рикартиат кивнул, и демон глотнул вина. — Однако Создатель позволил моим детям рождаться и расти здесь. Они стали гораздо сильнее, чем были две тысячи лет назад. Они научились просчитывать разные варианты, их дар приобрел многогранность и сложность… и я в этом не участвовал. Они сами идут вперед. Вы сами идете вперед.

Менестрель тоже хлебнул эетолиты, почти не ощущая вкуса.

В мире, сотворенном на магии, было сложно не замечать Шэтуаля. Демон-прародитель некромантов незримо присутствовал в каждом человеке — или не человеке — с предрасположенностью к смерти. Некроманты — его глаза и уши, его образно выражаясь, ростки и корни. Благодаря им он осознает многое, находится в тысячах — если не миллионах — мест одновременно. И выглядит при этом безмятежно и равнодушно, словно никогда не вникал в тайны обитаемых миров.

— А ваше вино я и правда ценю, — добавил Шэтуаль. — Я много где побывал, порой даже оставался на пару лет, но нигде такого не пробовал. Оно идеально. Прекрасное сочетание вкуса, запаха и цвета. Вы еще не выяснили, кто его изготовляет?

— Нет, — пожал плечами Рикартиат. И сразу же пошел в наступление: — Скажите, что вы делаете в Алаторе?

— О, — демон вновь улыбнулся. — Это долгая история. Однажды мой дальний родственник, Эстель… вы, полагаю, знакомы… пришел ко мне с некой просьбой. Пришел без брата и без Амоильрэ. Проявил личную инициативу — не в первый раз, и она закрепила мое о нем впечатление. Вы со мной поспорите, но Эстель — хороший ребенок. Находчивый и решительный. Он не будет колебаться, даже стоя на краю мира. И он пожелал, чтобы за четыре дня до весны я повстречал вас, побеседовал с вами и выяснил, что же вы из себя представляете. Но по вам трудно судить, господин Рикартиат, — он посмотрел на менестреля с сожалением. — Вы скрываете в себе много тайн, предпочитая душить их и не показывать. Это глупо. Человеческая жизнь коротка. Лучше давать своим чувствам выход, пока есть возможность… и те, кому они не безразличны.

— Мнения у всех разные, — возразил парень. — Я считаю, что большее значение имеют чужие чувства. Я себе нисколько не интересен.

— Зря, — укорил его Шэтуаль. — Вы — очень любопытная личность. Жаль, что мы не можем просидеть тут до вечера. Я мог бы многим с вами поделиться, а вы могли бы многим поделиться со мной.

— Почему не можем? Из таверны нас никто не гонит, — пробормотал Рикартиат.

И в следующий момент все исчезло. Он еще успел ощутить затылком сильный удар, а понять, кто его нанес — не успел.

…менестрель очнулся в густой тени. Откуда-то издалека доносился шелест крыльев и лился свет — нездоровый, мерцающий, зеленоватый. Вверху, на фоне окна, проступали два высоких и стройных силуэта. Тот, что справа — граф Шэтуаль, а тот, что слева — Эстель. Младший инкуб поправил изумрудную прядь, покосился на пленника и удовлетворенно хмыкнул:

— Ну привет, крыса.

— Тише, — упрекнул его Шэт. — С врагами надо быть любезным.

— Ой, я вас умоляю, — отмахнулся лекарь. — Ваши принципы устарели, по меньшей мере, на восемь тысячелетий. А я ждал этого дня месяц. Не надо вмешиваться.

Граф нахмурился и отошел, присев на разваленную крышу. Над домом — высоким, судя по близости облаков, — висел белый полупрозрачный щит. Об него с усердием бились бесстрастные шестикрылые твари. Серафимы. Лицо Рикартиата исказила усмешка.

— Люблю умных людей, — осклабился Эстель. Странно, но подобное выражение его не портило. — Ты ведь узнал этот город?

— Узнал, — не стал спорить менестрель. — Это Нельнот.

— Нельнот, — повторил инкуб. — Город серафимов. Двенадцатый ярус Нижних Земель. Вряд ли твои друзья сюда попадут. Вряд ли ты им до подобной степени дорог. Правильно?

— Правильно, — спокойно кивнул Рикартиат.

Мысль о том, что выбраться невозможно, произнесенная кем-то другим, помогла ему разобраться в мыслях собственных. Стало легче, пусть и не намного. Альтвиг, Киямикира и Рэн — не такие дураки, чтобы соваться в Ад. И Шейн сюда тоже не полезет — он бывал только на тридцать шестом ярусе, в крепости Нот-Этэ, да и то пребывая в состоянии сосуда военачальника. А значит, никто не пострадает.

Никто, кроме самого менестреля — а это уже мелочи.

Шэтуаль снял свой широкий пояс, вместе с обеими кобурами бросил пленнику:

— Вот, возьми. Хайнэсойн стреляет серебром, а Хайнэтэйн — свинцом. У тебя десять выстрелов.

— Но, ваша светлость… — начал было Эстель.

— Наша светлость, — перебил его граф, — благоволит к господину Рикартиату. И дает ему маленький, крохотный, равный нулю целых и одной сотой процента шанс выжить. Я выполнил твою просьбу и ничего взамен не потребовал. Время пришло. Пусть малыш возьмет револьверы.

Менестрель не мог подняться, но взглянул на инкуба с благодарностью. Он еще в таверне показался ему забавным. А что по голове дали, сам виноват — стоило быть внимательнее.

— Что ж, — с раздражением выдавил Эстель, отворачиваясь от Шэтуаля. — Слушай сюда, крыса. По твоей милости я пробегал по улицам Нельнота целый месяц. Посмотрим, сколько протянешь ты. Ваша светлость, не хотите заключить пари?

Во взгляде Шэтуаля отразилось сомнение.

— Три дня, — предположил он. — Я ставлю бутылку эетолиты на три дня.

— А я ставлю на четыре, — хохотнул лекарь.

Они обменялись рукопожатиями, а затем шагнули в чернильный мрак — магически сотворенный переход между ярусами. Белый щит задрожал и стал потихоньку гаснуть. Серафимы выпустили когти, вырвали из него кусок и ринулись вниз. Рикартиат закрылся руками. Блеснул тонкий ободок кольца, полыхнул, обжег кожу — и освобожденным заклятием отбросил небесных тварей на милю.

Сейчас или никогда, подумал он, с огромным трудом вставая. Ноги подкашивались, в коленях засела предательская дрожь. Он едва справился с желанием лечь обратно, а потом боролся за каждый новый шаг — один, второй, третий… лестница причудливо изогнулась, попыталась сбросить слабого чужака — но это было всего лишь видение, морок.