Мятежные ангелы

Он сует сложенную газету под мышку и подходит к своим помощникам. И все втроем они неторопливо уходят, через секунду-другую исчезая за углом. Картик тут же оживает и впихивает меня в карету.

— Что он имел в виду, когда говорил о твоем долге? — спрашиваю я.

— Я уже говорил тебе, — отвечает он, беря лошадь под уздцы и заставляя ее развернуться. — Моя задача — помочь тебе отыскать Храм. Только и всего. А вот что ты имела в виду, когда просила Фоулсона перестать тебя преследовать?

— Только то, что он меня преследует! Он был на вокзале в тот день, когда я приехала в Лондон. А потом я видела его, когда гуляла в Гайд-парке с бабушкой, — говорю я, намеренно не упоминая Саймона. — А рядом с ним я видела женщину в зеленом плаще, Картик! В зеленом плаще!

— В Лондоне множество зеленых плащей, мисс Дойл, — отвечает Картик. — И не все они принадлежат Цирцее.

— Нет. Но один — точно принадлежит. Я просто хочу знать, уверен ли ты, что мистеру Фоулсону можно доверять?

— Он Ракшана, часть моего братства, — говорит Картик. — Да, я уверен.

Он не смотрит на меня, и я боюсь, что доверие, которое мы начали испытывать друг к другу, разрушено моим вопросом. Картик вспрыгивает на свое сиденье, дергает вожжи. Мы резко срываемся с места, шоры на глазах лошади вынуждают ее к послушанию, копыта поднимают с булыжной мостовой целые смерчи пыли и мусора…

Вечером мы с бабушкой сидим у камина и занимаемся рукоделием. Каждый раз, когда с улицы доносится стук колес какого-нибудь экипажа, бабушка прислушивается. Наконец я соображаю, что она ожидает возвращения отца из клуба. Отец проводит там массу времени, особенно по вечерам. Иной раз я слышу, как он является домой перед самым рассветом.

Сегодня бабушка ждет отца с особым напряжением. Он устроил жуткий скандал перед уходом, обвинил миссис Джонс, что та потеряла его перчатки, и чуть не разнес всю библиотеку, ища их, — а потом бабушка обнаружила их в кармане его собственного пальто. Они все время там лежали. Отец уехал, даже не подумав извиниться.

— Я уверена, он скоро вернется, — говорю я, когда мимо нашего дома проезжает очередной экипаж.

— Да. Да, разумеется. Конечно, — рассеянно произносит бабушка. — Не сомневаюсь, он просто забыл о времени. Ему очень нравится быть среди людей, правда?

— Да, — соглашаюсь я, удивленная, что бабушка вдруг стала так беспокоиться о своем сыне. Это даже уменьшает мою неприязнь к ней.

— Знаешь, он тебя любит куда больше, чем Тома.

Я так ошеломлена, что втыкаю иголку в палец. На коже выступает крошечная капелька крови.

— Да, это так. Ох, конечно же, он заботится и о Томе. Но сыновья для мужчин — это нечто совсем другое, это скорее долг, чем радость. А ты — его ангел. Не разбей ему сердца, Джемма. Он уже так много страдал… Это может его уничтожить.

Я изо всех сил сдерживаю слезы, мне больно от укола и от внезапного нежеланного открытия.

— Я этого не сделаю, — обещаю я.

— У тебя получается очень красивая вышивка, дорогая. Но мне кажется, по краям надо делать более короткие стежки, — говорит бабушка таким тоном, словно мы ничего другого и не обсуждали.

В комнату входит миссис Джонс.

— Прошу прощения, миссис Дойл… Вот это доставили для мисс Дойл днем. Эмили забыла мне сказать.

И хотя посылка предназначена для меня, миссис Джонс подает ее бабушке; это коробка, изящно перевязанная шелковой розовой лентой с бантом.

Бабушка смотрит на карточку, заткнутую под ленту.

— Это от Саймона Миддлтона.

Подарок от Саймона? Я полна любопытства. В коробочке лежит прекрасное тонкое ожерелье: на цепочке висят маленькие аметисты. Пурпурные, это мой любимый цвет. На карточке написано: «Вместо джема для нашей Джеммы».

— Какие красивые, — говорит бабушка, поднося ожерелье к свету. — Уверена, Саймон Миддлтон очарован кое-кем!

Я снимаю с шеи матушкин амулет, и бабушка застегивает на мне аметистовое ожерелье. Я спешу к зеркалу. Драгоценные камешки нежно лежат на моих ключицах.

— Ты должна надеть это завтра в оперу, — подает совет бабушка.

— Да, надену, — киваю я, любуясь игрой света в камнях. Они сверкают и переливаются, и вскоре мне начинает казаться, что я ничего больше не вижу.

На подушке лежит записка от Картика: «Я должен кое-что тебе сказать. Буду в конюшне».

Мне очень не нравится, что Картик считает себя вправе заглядывать в мою спальню, когда ему вздумается. Я обязательно скажу ему об этом. Мне не нравится, что у него есть секреты от меня. И об этом я тоже ему скажу. Но не сейчас. Сейчас у меня на шее — новое ожерелье, подарок Саймона. От прекрасного Саймона, который считает меня непохожей на других. Для него я не ступенька, чтобы подняться по лестнице званий в братстве Ракшана… для него я просто девушка, которой приятно дарить драгоценности.

Я беспечно подхватываю записку с подушки и кружусь по комнате, держа ее кончиками пальцев. Ожерелье лежит на шее, как добрая рука. «Вместо джема для нашей Джеммы».

Я бросаю записку Картика в камин. Края листка сворачиваются, чернеют, и бумажка превращается в пепел.

ГЛАВА 29

Если я слегка волнуюсь из-за поездки в оперу, то бабушка просто вне себя.

— Очень надеюсь, что эти перчатки подойдут, — неодобрительно бормочет она, пока портниха делает последние стежки, подгоняя на мне платье из белого королевского атласа — именно этот цвет должны носить юные леди, отправляясь в оперу.

Бабушка заказала мои первые перчатки для оперы в универмаге Уитли. Портниха застегивает крошечные жемчужные пуговки на моих запястьях, и обнаженные руки прячутся под дорогой лайкой. Мои волосы уложены в искусную прическу-шиньон, украшены цветами. И, конечно же, я надела чудесное ожерелье Саймона. Когда я поглядываю на себя в зеркало, я вынуждена признать, что выгляжу чудесно, как настоящая, истинная леди.

Даже Том встает, когда я вхожу в гостиную, пораженный моим преображением. Отец берет мою руку и целует. Его собственная рука при этом слегка дрожит. Я знаю, что он вернулся домой лишь на рассвете, что он весь день спал, и очень надеюсь, что он здоров. Он промокает повлажневший лоб платком, но его голос звучит бодро и весело.

— Ты настоящая королева, моя малышка. Ведь правда, Томас?

— Ну, по крайней мере, с ней не стыдно показаться на людях, — отвечает Том.

Для такого придурка он выглядит неплохо в своем элегантном фраке.

— Это все, что ты можешь сказать? — предостерегающим тоном говорит отец.

Том вздыхает.

— Ты выглядишь весьма респектабельно, Джемма. Только не забывай, что в опере нельзя храпеть, если заснешь. Это вызовет недовольство окружающих.

— Если уж я не засыпаю, слушая тебя, Том, я сумею не заснуть и в театре.

— Карета ждет, сэр, — сообщает вошедший Дэвис, наш дворецкий, избавляя нас от дальнейшего разговора.

Когда мы выходим к карете, я замечаю выражение лица Картика. Он таращится на меня во все глаза, как будто я призрак или кто-то такой, кого он видит впервые в жизни. У меня это вызывает странное удовлетворение. Да. Пусть видит, что я не какая-то там «дерзкая девчонка», как назвал меня тот прихвостень Ракшана.

— Дверь, мистер Картик, если вы не возражаете, — напряженно произносит Том.

Картик, словно внезапно проснувшись, быстро распахивает перед нами дверцы кареты.

Когда мы трогаемся с места, Том говорит:

— Нет, в самом деле, отец… мне бы хотелось, чтобы ты пересмотрел свое решение. Только вчера Симс рекомендовал мне одного кучера…

— Вопрос закрыт, Том! Мистер Картик будет возить меня туда, куда мне нужно, — сдержанно отвечает отец.

— Да, вот этого я и опасаюсь, — бормочет Том себе под нос, так что его слышу только я.

— Ну, ну! — Бабушка похлопывает отца по колену. — Давайте сегодня не будем дуться, хорошо? В конце концов, скоро Рождество!

Когда перед нами распахиваются двери Королевской оперы, меня охватывает паника. А что, если я выгляжу глупо, а вовсе не элегантно? Что, если у меня что-то не в порядке — платье, прическа, манеры? Я слишком высока ростом. Мне хочется быть пониже. Более хрупкой. Брюнеткой. Не иметь веснушек. Еще лучше — стать австрийской графиней. Может, не поздно еще удрать домой и спрятаться?