Мятежные ангелы

Я снова потеряла связь с ней.

— А что случилось с другими девушками, Нелл?

Она начинает скулить, как раненый зверек:

— Я в этом не виновата! Я в этом не виновата!

— Мисс Хокинс… Нелл, все в порядке! Я их видела, они были в моих видениях. Я видела ваших подруг…

Она вдруг оскаливается и рычит на меня с такой яростью, что я пугаюсь, мне кажется, она может меня убить.

— Они мне не подруги! Они мне совсем не подруги!

— Но они пытаются помочь…

Нелл с криком отшатывается от меня.

— Что ты натворила? Что ты натворила?

Встревоженная сиделка оставляет свой пост у двери и спешит к нам.

— Мисс Хокинс, прошу вас… я совсем не хотела…

— Тсс! Они подслушивают у замочной скважины! Они нас услышат! — говорит Нелл, раскачиваясь взад-вперед, скрестив руки на груди.

— Здесь никого нет, мисс Хокинс. Только вы и я…

Она низко наклоняется ко мне, почти касаясь моих коленей… она похожа сейчас на хищницу.

— Они заглядывают прямо в мой ум!

— М-мисс Хокинс… Н-нелл… — запинаюсь я.

Но она уже далеко.

— Малышка Колвик села на холмик, ест творожок, простоквашу пьет, — выкрикивает она, оглядываясь по сторонам, словно обращается к невидимой аудитории. — Паук к ней подкрался, и рядом уселся, и так напугал он ее!

С этими словами мисс Хокинс вскакивает и мчится к ожидающей ее сиделке, и та быстро уводит девушку в больницу, оставляя меня в одиночестве на холоде, а вопросов у меня теперь еще больше… Поведение Нелл, ее внезапная агрессивность очень меня встревожили. Я ведь надеялась, что Нелл поделится со мной какими-то знаниями о Цирцее и Храме. Но не стоит забывать, что Нелл Хокинс — пациентка Бедлама. Она — девушка, чей ум разрушен чувством вины и огромным потрясением. И я не знаю, кому или чему можно еще верить.

Миссис Соммерс возвращается и садится на скамью рядом со мной, улыбаясь весьма неприятной улыбкой. На выдранных участках ее бровей кожа сильно покраснела.

— Это ведь все сон? — спрашивает она меня.

— Нет, миссис Соммерс, — отвечаю я, собираясь встать и уйти.

— Она лжет, знаете ли.

— О чем это вы? — удивляюсь я.

Общипанные брови придают миссис Соммерс тревожащий вид, она похожа на какого-нибудь демона, сбежавшего со средневековой картины.

— Я их слышу. Они со мной говорят, рассказывают всякое.

— Миссис Соммерс, кто говорит с вами и рассказывает вам всякое?

— Они, — сообщает она так, будто я должна и сама прекрасно все понимать. — Они мне рассказывают. Она не то, чем кажется. Она такие дурные вещи делала! Она в союзе с теми, дурными, мисс. Я слышу ее по ночам, слышу. Такие дурные, безнравственные вещи! Поосторожнее, мисс. Они идут за вами. Они все идут за вами.

Миссис Соммерс усмехается, демонстрируя чересчур мелкие зубы.

Пряча в сумочку вырезку из газеты, я ухожу от нее и врываюсь в госпиталь, стремительно прохожу по коридорам, мимо комнаты для шитья, мимо молчащего пианино и что-то бормочущей Кассандры. Я иду все быстрее и быстрее, я почти бегу. Когда я добираюсь до кареты и Картика, я совершенно выдыхаюсь.

— Мисс Дойл, что случилось? Где ваш брат? — спрашивает Картик, нервно оглядываясь по сторонам.

— Он говорит… чтобы я возвращалась, — с трудом выговариваю я.

— Но в чем дело? Вы вся горите. Я отвезу вас домой.

— Нет. Не там. Мне нужно с тобой поговорить. Наедине.

Картик пристально смотрит на меня, едва дышащую; он поражен.

— Я знаю одно местечко. Я никогда не приводил туда молодых леди, но лучше мне сейчас ничего не придумать. Вы мне доверяете?

— Да, — отвечаю я.

Он подает мне руку, и я хватаюсь за нее, поднимаюсь в карету и позволяю Картику направить лошадей, куда ему вздумается, полностью отдавая свою судьбу в его власть.

Мы едем через мост, направляясь в закопченное, мрачное сердце восточного Лондона, и я с запозданием сожалею, что позволила Картику куда-то меня везти. Улицы здесь узкие и грязные. Продавцы овощей и мясники кричат от своих лотков, зазывая покупателей:

— Картошка, морковка, груши!.. Отличные кусочки баранины, ни единой жилки!..

За каретой бегут дети, выпрашивая хоть что-нибудь — монетку, что-нибудь съестное, работу… Они наперебой стараются завладеть моим вниманием.

— Мисс, мисс! — кричат они, предлагая любую «помощь» за жалкую монетку.

Картик останавливает карету в переулке за лавкой мясника. Дети бросаются ко мне, хватают за пальто.

— Прочь! — кричит Картик, причем говорит с акцентом кокни, которого я прежде никогда не слышала. — Вы слыхали о черепе и мече, а, негодники?

Глаза детей округляются при упоминании о символе Ракшана.

— Точно, слыхали, — продолжает Картик. — Так что быстро убирайтесь отсюда, раз уж поняли, о чем я говорю.

Дети бросаются врассыпную. Остается только один мальчик, и Картик бросает ему шиллинг.

— Присмотри за каретой, парень, — говорит он.

— А то! — отвечает мальчишка, пряча монету в карман.

— Весьма впечатляет, — говорю я, когда мы пересекаем грязную улицу.

Картик позволяет себе коротко, победоносно улыбнуться.

— Чему только не научишься, чтобы выжить!

Картик идет впереди меня. Он движется как охотник — напряженные плечи, осторожный шаг… Мы поворачиваем на одну извилистую улочку, застроенную дешевыми домами, потом на другую. Наконец мы выходим в короткий переулок и останавливаемся перед маленькой таверной, зажатой между обветшавшими домами. И подходим к тяжелой деревянной двери. Картик стучит как-то по-особенному, короткими ударами. Грубо вырезанное смотровое окошко в двери открывается изнутри, в нем появляется чей-то глаз. Окошко закрывается, нас впускают. В таверне темно и пахнет вкуснейшим карри и благовониями. Крупные мужчины сидят за столами, согнувшись над тарелками с горячей едой, их грязные руки сжимают кружки с пивом, как будто эти кружки — единственная стоящая вещь в целом мире. Я теперь понимаю, почему Картик никогда не приводил сюда леди. Насколько я вижу, я вообще тут единственная особа женского пола.

— Мне здесь ничто не грозит? — шепчу я сквозь стиснутые зубы.

— Не больше, чем мне самому. Просто надо заниматься своим делом и не таращиться на других, и все будет в порядке.

Почему этот ответ вызвал у меня ощущение, что Картик похож на гувернантку, которая по вечерам рассказывает своим подопечным страшные сказки, а потом ожидает, что они будут всю ночь мирно спать без кошмаров?

Картик ведет меня к столику в глубине помещения, где потолочные балки нависают особенно низко. Вообще этот зал кажется расположенным где-то под землей, как кроличье жилище.

— Куда ты пошел? — испуганно спрашиваю я, когда Картик куда-то направляется.

— Тсс! — Он прижимает к губам палец. — Я намерен тебя удивить.

Ну да, как раз этого я и боюсь. Я складываю руки на шершавой поверхности деревянного стола и стараюсь стать незаметной. Картик возвращается, неся тарелки с какой-то едой. Он с улыбкой ставит одну тарелку передо мной. Это доса! Я не видела этих тонких пряных печений с тех самых пор, как уехала из Бомбея, от кухни Сариты. Я кладу печенье в рот, и меня охватывает тоска по доброте Сариты, по стране, которую мне так хотелось покинуть, по стране, которую я, возможно, никогда больше не увижу…

— Очень вкусно, — говорю я и беру второе печенье. — Как ты узнал об этом месте?

— Амар мне рассказал. Владелец этого заведения родом из Калькутты. Видишь вон тот занавес? — Картик показывает на висящий на стене гобелен. — За ним скрыта дверь. Тайная комната. Если я когда-то тебе понадоблюсь…

Я осознаю, что Картик открывает мне тайну. Приятно ощущать, что он мне доверяет.

— Спасибо, — говорю я. — Ты скучаешь по Индии?

Он пожимает плечами.

— Теперь моя семья — Ракшана. А они не поощряют преданности какой-то одной стране или обычаям.

— Но разве ты не помнишь, как прекрасны на закате горы Гаты или поднесенные богам цветы, плывущие по воде?

— Ты говоришь, как Амар, — усмехается Картик и тоже принимается жевать горячие печенья.