Лоуни

Я пролистывал «Гамлета» в преддверии завтрашнего экзамена. Последнего экзамена. И когда он останется позади, со школой будет покончено навсегда. Там уже все стало по-другому. Ни в чем больше не было особого смысла. Никому, даже учителям, казалось, больше не было ни до чего дела и теперь я увидел, что это было на самом деле — это как кишки, завершившие свой цикл. Правда что за продукт получился, было непонятно. Я не находил в себе особых изменений по сравнению с началом цикла. Разве что немного запачкался, проходя через утробу.

Что делать дальше, я не знал. Через неделю мне должно было исполниться шестнадцать.

Но я не видел, чтобы мир открылся мне так, как мог бы, по моему мнению. Когда я смотрел на Родителя, то я понимал, что работа и школа на самом деле мало чем отличаются друг от друга. Просто приобретаешь какие-то умения, чтобы иметь возможность перейти от одной системы к другой, вот и все. Рутина — непреложный факт жизни. Собственно, она и есть жизнь.

Мать на время оставила меня в покое, но я чувствовал, что она выжидает, когда результаты экзаменов станут известны и она сможет наброситься на меня и втолкнуть в ту жизнь, которой, по ее мнению, я должен жить. Я получу «А» по истории, латыни и религиоведению, а позднее степень по теологии после шести лет обучения в семинарии. Я бы, конечно, мог сопротивляться Матери, но, поскольку я не знал толком, чем хотел бы заниматься, шансы против нее у меня были невелики, не больше, чем у зайца в пасти собаки Коллиера.

Коллиер, Паркинсон… Я думал о них каждый день с тех пор, как мы вернулись домой из Лоуни. Прошло уже два месяца, но я так и не понял, что, в конце концов, произошло в «Фессалии». Что эти люди сделали с Хэнни, что он смог сам подняться по ступенькам подвала, пройти через вереск и дальше бежать вместе со мной по пескам, чтобы встретить отца Бернарда, выехавшего в своем фургоне нам навстречу. Каким образом они там внизу, в подвале, залечили его раздробленную пулей ногу?

Когда мы вернулись в «Якорь», я сказал Матери то же, что отцу Бернарду. Мы перебрались к Стылому Кургану посмотреть на птиц, Хэнни поскользнулся на камнях и разорвал штаны.

Ложь складывалась легко, без предварительной подготовки, я не испытывал никакого чувства вины, поскольку не знал, в чем заключалась правда.

Мать ни о чем не спрашивала. Она казалась настолько измученной тревогой в связи с нашим отсутствием и настолько вымотанной всей поездкой, что была просто счастлива уехать. Все быстро, без разговоров погрузили вещи в фургон. Было слышно только, как падают с яблонь увесистые яблоки.

Мистер и миссис Белдербосс все-таки хотели увидеть межевание, и хотя все остальные устали и страшно хотели убраться подальше от этого места, все же решили на пути остановиться у Литтл-Хэгби. Однако, когда мы приехали туда, там было пусто. Дул теплый ветер, пригибая нескошенную траву, в которой раздавалось жужжание насекомых, рано проснувшихся в этом году. Священника не было видно. Народ, в прежние времена собиравшийся с веточками ивы и березы на зеленой лужайке, чтобы размечать границы прихода, в этот раз сидел по домам, запершись. Мы поехали дальше.

Когда Хэнни уехал в Пайнлендс, я был счастлив. Мне совсем не нравились последствия нашего пребывания в Лоуни. Брат сильно изменился. Казалось, он больше не замечал, что я был рядом. Он отстранился, мало со мной общался, более интересуясь тем, что видел вокруг себя, причем изучал все так тщательно, как будто никогда ничего этого раньше не видел. Его развитие пошло в обратном направлении. То, что с ним произошло в «Фессалии», превратило Хэнни в неразумное дитя.

Когда он приехал домой на очередные праздники, то он оставался таким же. На лице все время блуждала улыбка слабоумного. Целыми часами брат мог сидеть, уставившись взглядом в одну точку. Мне было невыносимо видеть Хэнни таким, и я почти все время с того момента, как он вернулся домой, проводил у себя в комнате. Брат ни разу не пришел ко мне.

Мать и Родитель ничего не хотели замечать. Они видели, что что-то не так, что Хэнни изменился, но не делали никаких замечаний на этот счет.

Мать вернулась к своей работе в магазине, Родитель — в свой офис. Они не понимали, почему я был так несчастен и не мог просто принимать вещи такими, какие они есть, почему я все время о чем-то думал?

* * *

Солнце ярко освещало комнату, день становился душным. Я открыл окно, насколько позволяла задвижка, но не ощущалось даже дуновения ветерка. Я смотрел, как по дороге мчится автомобиль. Почтальон без пиджака едет на велосипеде в тени платанов.

Я вернулся к «Гамлету» и дочитал до конца акт первый: «Порвалась дней связующая нить. Как мне обрывки их соединить!» Потом я услышал снизу звук разбившейся посуды и громкий вопль Матери. Я бросился вниз, в кухню. Мать обернулась и уставилась на меня. Глаза ее были вытаращены, рот слегка приоткрыт. Она шевелила губами, пытаясь произнести какие-то слова. Осколки ее любимого блюда для фруктов валялись у ее ног. Она снова повернулась к Хэнни, который сидел, положив ладони на стол, перед ним стояла чашка чая.

— Что случилось? — спросил я.

И прежде чем Мать смогла ответить, Хэнни сказал:

— Ничего, братец.

* * *

Мать позвонила Родителю, и он тотчас же приехал, разгоряченный и взволнованный, предполагая, что произошло что-то ужасное. Когда он услышал, как Хэнни говорит, он заплакал.

Родитель позвонил мистеру и миссис Белдербосс. Мистер Белдербосс позвонил в дом священника и рассказал обо всем мисс Банс. Соседка пришла узнать, из-за чего поднялся шум, и тоже заплакала.

Один за другим пришли все знакомые, и Мать провела их на кухню, где по-прежнему сидел Хэнни. Она не давала брату даже сдвинуться с места в страхе, что в другой комнате волшебство может разрушиться. Люди заходили, поначалу робко, будто в клетку со львом, и по очереди брали Хэнни за руку.

Видя, что Мать все еще в потрясении и не до конца верит в происходящее, миссис Белдербосс похлопала ее по руке:

— Это чудо, Эстер. Действительно чудо.

— Да-да, — отозвалась Мать.

— Как еще мы можем назвать это? — продолжала миссис Белдербосс, улыбаясь. — Господь послал вам Свое благословение.

Мать взглянула на нее:

— Да. — И сжала руку Хэнни в своих руках.

— Это как рассказ из Матфея, правда, Дэвид? — восхитилась мисс Банс.

— Правда, — улыбнулся Дэвид. — Какой именно?

— Девятый, стих тридцать второй, — сказала мисс Банс. — Иисус исцеляет немого.

— Все наши молитвы, Эстер, — засмеялась миссис Белдербосс, — об исцелении Эндрю Бог слушал все это время.

— Да, — прошептала Мать, заглядывая в глаза Хэнни.

— И святая вода, которую он выпил, — напомнил мистер Белдербосс.

— О да, и вода тоже, — сказала миссис Белдербосс. — Это именно вода помогла.

— Мне только жаль, что отец Уилфрид ничего этого не видит, — вздохнула Мать.

— Мне тоже, — сказала мисс Банс.

— Он был бы на седьмом небе от радости, правда, Рег? — улыбнулась миссис Белдербосс.

Мистер Белдербосс радостно смеялся и вытирал слезы.

— Что бы там ни случилось, да, Рег? — Миссис Белдербосс подошла к мужу, чтобы утешить его.

— Я чувствую его присутствие, — прошептал мистер Белдербосс. — А ты чувствуешь, Мэри?

— Да, — сказала миссис Белдербосс. — Чувствую. Благослови тебя Господь, Эндрю. — Она потянулась через стол и взяла Хэнни за руки. — Это ты привел Господа сюда. Теперь Он с нами.

Хэнни улыбался. Миссис Белдербосс перекрестилась и принялась молиться. Все в комнате взялись за руки и повторяли «Отче наш», и в это время раздался звонок в дверь.

* * *

Отец Бернард был в отъезде и только по возвращении домой обнаружил записку, оставленную мисс Банс. Я увидел его силуэт сквозь матовое стекло входной двери. Когда я открыл ему, священник улыбался, но выглядел — как бы это сказать? — немного нервным, даже каким-то раздраженным. Я раньше никогда его таким не видел.