Лоуни

— Грегсон никогда не жил здесь сам, он построил его только для того, чтобы гувернантка могла водить детей в обитель.

Мать с раздражением посмотрела на мужа:

— Я по-прежнему не понимаю, какое отношение все это имеет к нам.

— Как же ты не понимаешь? Грегсон продолжал настаивать на том, чтобы гувернантка водила детей в обитель, даже когда стало совершенно ясно, что надежды на улучшение нет.

— Грегсон сохранял веру. Вот это мне совершенно ясно.

— Речь не о вере. Речь о том, чтобы понять, когда следует признать поражение.

— Поражение?

— Прежде чем кто-то пострадает.

— Я не отступлюсь от Эндрю. Куда это нас заведет?

— Эстер, этот бедняга в конце концов сошел с ума, потому что не смог ничего изменить.

— Я знаю, что я не могу что-то изменить, — отрезала Мать. — Я не говорю, что я могу что-то сделать. Я прошу Бога.

Родитель вздохнул.

Мать оттолкнула его руки:

— Оставь меня в покое.

— Эстер!

— Оставь меня наедине с моим сыном.

— Не делай больше этого с ним. И себе дай покой. Поедем домой завтра, как можно скорее. Это не вина Бернарда, что все в эту неделю пошло вкривь и вкось. Всему виной это место. Оно проклятое. Оно не приносит нам добра.

— Послушай! — Мать внезапно схватила Родителя за запястье. — Возможно, твоя вера рухнула вместе с верой отца Уилфрида, но не пытайся также разрушить и мою.

Родитель попытался отцепить ее пальцы, но она сжимала их еще крепче.

— Знаешь что? — сказала она, слегка улыбаясь. — Я думаю, ты просто боишься.

Родитель перестал бороться с ней:

— Нет. Не я.

И он кивнул в угол комнаты, где под полками с камешками и деревяшками, обхватив колени руками, сидела горилла.

* * *

Хэнни с тех пор изменился до неузнаваемости, и хотя я и вижу в нем что-то от него прежнего, это всегда заметно по его глазам. Существует, я полагаю, некая открытость чувства, которая выдает нас всех. И там, в этой комнате в «Якоре», за глупой маской во мне прятался страх, который мне предстояло осознать много лет спустя, когда меня арестовали той ночью около дома брата. Страх, что меня заберут и я не смогу защитить его. У него, конечно, есть Кэролайн и мальчики, но я по-прежнему нужен ему. Это очевидно.

Не сказать чтобы Бакстер согласился. Он, кажется, подумал, что у меня что-то вроде нервного срыва.

— Тем не менее у нас есть определенные достижения, — сказал он, когда я был у него последний раз.

День в начале ноября выдался сырой и ветреный, и как раз через несколько дней у Стылого Кургана обнаружили младенца. Конский каштан напротив окна кабинета Бакстера тяжело раскачивался туда-сюда, простирая длинные желтые ветви над теннисным кортом внизу. Он уже закрылся на зиму. Сетки убрали, белые линии разметки были погребены под опавшими листьями. Бакстер — член клуба, как вы, очевидно, догадались. Это как раз такое место. Врачи, дантисты, академики. Бакстер рассказал мне, что играет в смешанных парных матчах с партнершей — аспиранткой, специализирующейся в древнем иврите. Прелестная девушка. Очень спортивная. Могу представить, как Бакстер пожирает глазами ее колыхающийся зад в момент, когда они ожидают подачи.

Он стоял у окна с чашкой дарджилинга, глядя, как дерево качается под дождем.

Наверху на камине тикали часы, а внизу огонь с треском пожирал березовые поленья. Бакстер сделал глоток и снова поставил чашку на блюдце.

— Вы все так же себя чувствуете? — спросил он.

— По всей видимости, да.

Он снова посмотрел в окно и улыбнулся:

— Это вежливое «нет»?

— Это вежливое «вы мне скажите».

Бакстер тихо засмеялся и опустился в кожаное кресло напротив меня.

— Вы не обязаны соглашаться, старина, — сказал он. — Ваш брат платит мне не за то, чтобы я заставлял вас плясать под свою дудку. Мне бы хотелось думать, что вы недавно некоторым образом завернули за угол.

— И в каком направлении?

— Я думаю, — сказал он, выпив чашку и поставив ее на стол, — что вы начинаете действительно понимать тревоги вашего брата по вашему поводу.

— В самом деле?

— Мм… — продолжал Бакстер, — думаю, что да. Думаю, если бы я спросил вас, вы бы мне все объяснили весьма красноречиво.

— То есть вы спрашиваете меня?

Бакстер сплел пальцы вместе, а затем развел ладони, как бы побуждая меня говорить.

Я сказал Бакстеру то, что он хотел услышать, а он добросовестно занес все это в компьютер. Я сказал ему, что понимаю, что Хэнни и Кэролайн беспокоятся обо мне. Что сидеть часами около их дома совершенно не обязательно. Что мне не следует порицать соседа за то, что он вызвал полицию. Хэнни не нужно, чтобы я был его сторожем. И что тот факт, что я не могу описать конкретно угрозы, которые, по моему мнению, над ним нависают, означает, что вряд ли они существуют. Я придумал их, чтобы чувствовать, что я по-прежнему жизненно необходим Хэнни, несмотря на то что он женат и у него есть семья, которая о нем заботится.

Мы раньше никогда не обсуждали последний пункт, но я все равно его добавил, зная, что на Бакстера произведет впечатление мой уровень самовосприятия. И я буду на шаг ближе к тому моменту, когда смогу его убедить в том, что излечился.

— Очень хорошо, — сказал он, бросив на меня взгляд из-за компьютера. — Вот видите, за угол вы действительно завернули. Теперь вы другой человек, по сравнению с тем, кем вы были, когда пришли ко мне в марте.

— Это хорошо?

— Без сомнения. Я хочу сказать, что еще предстоит пройти определенный путь, прежде чем вы станете…

— Нормальным?

— Я хотел сказать, счастливым. Но это путь, состоящий из маленьких шажков, мистер Смит. Бессмысленно пытаться бежать… и все такое прочее.

— По-видимому, это так.

— Но и встраивать вас в ту или иную социальную форму тоже нет смысла, — добавил Бакстер. — То, что нужно, это чтобы вы достигли такого уровня понимания, который позволит вам взаимодействовать с другими более полноценным и менее стрессогенным образом. — Он опустил глаза на свои пальцы и тихонько рассмеялся. — Я не часто признаюсь в этом, мистер Смит, но на самом деле я иногда ловлю себя на том, что завидую своим пациентам.

— Как это?

— Речь о той возможности, которую дает поиск самого себя, на мой взгляд. По-настоящему оценить свое место в масштабах, так сказать, Вселенной. Распознать то, что действительно важно. Ведь так легко разбазарить время жизни, испытывая лишь скудный набор эмоций, и никогда не задумываться о том, почему делаешь то, что делаешь. Кто это сказал: «Неосмысленная жизнь не стоит того, чтобы жить.» Аристотель?

— Сократ.

— Ах да, конечно. Безусловно, это глубокая философская позиция, кто бы ее ни высказал. Позиция, в соответствии с которой, боюсь, я никогда не смогу жить, как вы, мистер Смит. Вы проживаете жизнь. Вы вступаете в борьбу. В отличие от меня.

— Возможно, вам следует сказать все это Хэнни. Тогда он, может быть, лучше поймет меня.

Бакстер улыбнулся:

— Он поймет со временем. Вы, возможно, чувствуете, что ваши отношения испортились, но мы, человеческие существа, обладаем внутренней потребностью исправлять ошибки. Все наладится. Ваш брат сильнее, чем вы думаете.

Глава 24

Хэнни ушел ночью. Его кровать была пуста, сапог и пальто не было. В «Якоре» я всегда сплю очень чутко, особенно после визита Паркинсона, и я никак не мог понять, как брату удалось уйти, не разбудив меня. Но когда я встал с кровати, я увидел, что Хэнни бросил на пол полотенца, чтобы я не слышал его шагов.

Я пощупал его кровать. Она была холодной, как камень. Даже запах брата выветрился. Невероятно, чтобы Хэнни оказался таким изощренно хитрым. Это совсем на него не похоже.

Розовый коврик посреди комнаты был перевернут, оторванная половица торчала над поверхностью. Я пошарил в тайнике. Винтовки не было, и Хэнни забрал патроны из моего кармана.