Детские игры

Она опустила голову.

— Я не разговаривала с собой, — игриво, но в то же время осторожно ответила она тихим голосом.

— Чушь. Я тебя слышал.

— Я не разговаривала с собой.

— Ас кем же еще? Здесь больше никого нет.

— Сейчас — нет.

— Что значит «сейчас»?

— Они ушли. Думаю, вы их напугали.

— О ком ты говоришь? — он сделал шаг в ее сторону. — Кого ты называешь они?

В следующую секунду он разозлился на себя. Он воспринимает ее слова слишком серьезно, а ведь ребенок всего-навсего смеется над ним. Она словно праздновала победу, заставив его принять участие в придуманной игре.

— Вы не поймете, — заявила она.

— Я понимаю только одно — ты понапрасну тратишь время и ведешь себя, как маленькая глупая девочка. Что ты прячешь за спиной?

Она протянула правую руку, разжала пальцы и показала наперсток.

— Почему ты его спрятала? — удивился он.

На ее губах заиграла загадочная улыбка — ее постоянная улыбка последних дней.

— Мы с ним играли. Я не хотела, чтобы вы узнали.

— Ты имеешь в виду, что ты с ним играла. И почему ты не хотела, чтобы я узнал?

— Из-за них. Я думала, вы не поймете. Вы и в самом деле не понимаете.

Он понял, что сердиться или проявлять нетерпение бесполезно, и заговорил более мягким тоном, попытавшись даже проявить понимание.

— Кто такие они? — спросил он.

— Просто они. Другие девочки.

— Понятно. И они приходят с тобой поиграть, да? И убегают каждый раз, когда появляюсь я, потому что я им не нравлюсь. Верно?

Она покачала головой.

— Дело не в том, что вы им не нравитесь. Думаю, они ко всем хорошо относятся. Просто они очень застенчивы. Они очень долго боялись меня. Я знала, что они здесь, но прошли многие недели, прежде чем они решились поиграть со мной. Я и увидела-то их не сразу, а лишь через несколько недель.

— Да? Интересно, как они выглядят?

— О, они обычные девочки. Ужасно, ужасно милые. Некоторые немного старше, чем я, некоторые младше. И одеваются они не так, как другие современные девочки. Они носят белые платья с длинными юбками и ленты в волосах.

Эвертон с серьезным видом склонил голову. «Она увидела их на иллюстрациях к книгам у меня в библиотеке», — подумал он.

— И ты не знаешь, как их зовут? — спросил он, надеясь, что его вопрос прозвучал небрежно, но искренне и что она не заметила проскользнувшей насмешки.

— Нет, знаю. Одну девочку зовут Мэри Хьюит, мне она нравится больше всех, есть еще Элси Пауэр и…

— Сколько их всего?

— Семь. Хорошее число. А это — классная комната, где мы играем. Я люблю играть. Жаль, что я не научилась играть в игры раньше.

— И вы играли в наперсток?

— Да. Они называют эту игру «Найди наперсток». Одна из нас прячет его, а потом остальные пытаются найти, и тот, кто находит, прячет его снова.

— Ты хочешь сказать, что прячешь его сама, а потом сама же и ищешь.

Улыбка тотчас сползла с ее лица, и по ее глазам он понял, что доверительный разговор окончен.

— Да ну! — воскликнула она. — Вы все-таки не понимаете. Я так и думала, что вы не поймете.

Однако, Эвертону казалось, что он понял. Его лицо озарила внезапная радостная улыбка.

— Ладно, не обращай внимания, — махнул он рукой. — Но на твоем месте я бы не заигрывался.

С этими словами он вышел из комнаты. Но любопытство заставило его задержаться и прислушаться с другой стороны двери, которую он закрыл за собой. И не напрасно. Он услышал шепот Моники:

— Мэри! Элси! Выходите. Все в порядке. Он ушел.

В ответ раздался шепот, совсем не похожий на голос Моники, и он резко вздрогнул, но потом тихо рассмеялся над своим замешательством. Раз Моника играет разные роли, естественно она старается говорить разными голосами.

Спускаясь вниз в глубокой задумчивости, он пришел к интересным выводам и чуть позже поделился ими с мисс Гриббин.

— Я понял, почему так изменилась Моника. Она придумала себе воображаемых друзей, других маленьких девочек.

Мисс Гриббин вздрогнула и подняла глаза от газеты, которую читала.

— Неужели? — воскликнула она. — По-моему, это нездоровый признак.

— Я бы так не сказал. Дети, особенно девочки, часто придумывают себе друзей. Это довольно распространенное явление. Помню, у моей сестры тоже была воображаемая подружка, и она страшно злилась, когда никто из нас не принимал ее всерьез. В случае с Моникой это абсолютно нормально — нормально, но интересно. Должно быть, богатое воображение досталось ей в наследство от отца, и вот результат — она приобрела семь воображаемых друзей. Подумать только, у них есть даже имена! Она одинока, у нее нет друзей-сверстников, и, естественно, она придумала себе не одну, а сразу несколько подружек. Все они красиво и аккуратно одеты. Наверняка их платья взяты из викторианских книг, которые она нашла в библиотеке.

— Это ненормально, — поджала губы мисс Гриббин. — И я не понимаю, где она нахваталась всяких выражений, кто ее научил так говорить и играть в эти игры…

— Книги. Все это она нашла в книгах. А теперь притворяется, что это они ее научили. Но вот что самое интересное: благодаря ее фантазиям я впервые испытал на себе действие телепатии, к которой прежде относился весьма скептически. С тех пор как Моника придумала себе новую игру, и до того, как я об этом узнал, у меня несколько раз возникало четкое ощущение, что в доме находится много маленьких девочек.

Мисс Гриббин в испуге уставилась на него. Она открыла рот, словно собиралась что-то сказать, но потом передумала, оборвав себя на полуслове.

— Моника, — улыбаясь, продолжал он, — выдумала этих подружек и с помощью телепатии дала мне знать об их существовании. А ведь, признаюсь, в последнее время меня очень беспокоили мои нервы.

Казалось, мисс Гриббин рассердилась, однако ее лицо оставалось невозмутимым, уголки губ опустились.

— Мистер Эвертон, — заявила она, — мне бы не хотелось слышать от вас такие речи. Дело в том, — неуверенно добавила она, — что я не верю в телепатию.

Пасха в этом году наступила рано, и вместе с ней на каникулы приехала Глэдис Парслоу. Вскоре после ее приезда Эвертон получил записку от викария, в которой тот приглашал Монику в гости поиграть с его дочерью в следующую среду.

Приглашение вызвало в Эвертоне волну раздражения и поставило его в затруднительное положение. Вот он, дестабилизирующий фактор, то внешнее влияние, которое может разрушить его эксперимент по воспитанию Моники. Разумеется, он мог попросту отклонить приглашение, причем в холодных и резких выражениях, дабы раз и навсегда пресечь подобные попытки, но у него не хватило духа. Он был деликатным человеком и не хотел показаться грубым или, хуже того, смешным. Он пошел по пути наименьшего сопротивления и принялся убеждать себя, что один ребенок, да еще и ровесница Моники, общаясь с ней в атмосфере собственного дома, не способен оказать на нее сильного влияния. В конце концов, он отпустил Монику.

Сама Моника, похоже, радовалась возможности пойти в гости, но выражала свою радость по-взрослому сдержанно. Сырым хмурым днем мисс Гриббин проводила ее до дома священника — они пришли ровно в половине четвертого — и передала ее на руки служанке, которая открыла им дверь.

Вернувшись домой, мисс Гриббин явилась к Эвертону с отчетом. В ее голове вертелась мысль, казавшаяся ей очень смешной, и при разговоре с Эвертоном она даже пару раз хихикнула, что случалось с ней крайне редко.

— Я оставила ее у дверей, — рассказывала она, — поэтому не видела, как она встретилась с девочкой. Надо было остаться и посмотреть. Забавное, должно быть, зрелище.

Эвертона покоробил ее тон. Она говорила о Монике, как о живущем в неволе зверьке, который впервые в жизни увидел себе подобного. Сравнение показалось ему настолько верным, что Эвертон даже поморщился. Он почувствовал укол совести и только тогда впервые задался вопросом, правильно ли он поступает с Моникой.