Там где нет жемчужин (СИ)

            Я проснулся. В кабинете было тепло. Горела настольная лампа, хотя за окном было светло. Шел снег и я догадался, что женщина в черном уже пришла. Я опрометчиво накинул теплое зимнее пальто и выбегая на улицу, заметил свое отражение в овальном зеркале: сонные глаза, небритый подбородок и красное пятно от руки, на которой покоился лоб. С освежающим восторгом я протер лицо белым снегом. Кровь зашевелилась, и холод, словно импульсом проводков вернул меня к жизни, я снова был бодр.

- Чудный день. - обратился я к женщине в черном, которая сидела у все той же неизвестной мне могиле, но в которой я уже знал, был спрятан мужчина.

- Вы видите сны? - спросила она, убирая снег с таблички. И я как всегда, не осмелился взглянуть на надпись.

- Да и при чем достаточно часто. - правдиво ответил я.

- И какие они?

- Глубокие и не приятные.

- Вот почему вы просыпаетесь. - заключила она охватив себя руками за плечи.

- Вам холодно?

- Мне давно холодно. Но это не важно. - она поднялась и бахрома снега осталась на полах черного пальто. – Если сон вам понравится, вы бы остались в нем навсегда?

- Не знаю. Мне не нравятся мои сны. - я взял ее под руку и мы пошли по заснеженным проходам кладбища. Я очень любил свой дом зимой: все вокруг такое свежее и аккуратное. Ухоженное и совершенно не заброшенное. Снег уравнивает все, даже кичливые беседки богатых людей, становятся менее крикливыми и заносчивыми.

- Я буду молиться за ваши сны. - тихо ответила спутница и приостановила шаг.

- Зачем? - спросил я, но она отняла свою руку.

- Простите, мне нужно еще побыть одной.

- Вас провести? - предложил я.

- Нет. Я сама. Простите. - поднялся ветер и мелкий снег закружил в воздухе, образовав между нами белое пространство.

Она ушла в метель, и снег покорно скрыл ее от моего взора надолго...

- Я стал много спать. - заметил я очнувшись у свежо выкрашенной ограды. Никита стоял рядом со мной и вскрывал черной краской соседние колышки. - Я так много сплю, что иногда мне становится страшно - вдруг я не проснусь когда ни - будь, и останусь там, где мрачно и темно...- Я стряхнул с себя мокрый снег. Последние дни было потепление, и снег из хрустящего превращался постепенно в коричневую жижу. Этим, снег портил весь внешний вид кладбища, из светлого аккуратного места, он превращал все вокруг себя в противную однородную уродливую картину неряшливого

художника импрессиониста. - Почему я так много сплю? Неужели мне не хватает ночи, зачем мне спать днем? Странно как-то...А даму в черном ты давно видел? - Никита кивнул головой, продолжая свою работу. Он бросил на меня лукавый взгляд, и это было красноречивее и понятнее любых слов, которые он мог бы подобрать. Я махнул рукой и подхватил ведро с краской. - Я так часто сплю, что уже забываю где и когда я заснул...А когда просыпаюсь, диву даюсь...- я повторял монотонные движения кисточкой и совсем скоро, мы управились с оградами, которые требовали реконструкции. - Вот сейчас, например - я отлично выспался, но чувствую, что спал бы еще и еще. Мне и

вечности не хватит, что б насытиться сном. - мы шли с Никитой обратно в мастерские, откуда доносились скрежет и  визг инструментов: именно там молчаливые мастера создавали капсулы и крышки для покойников, для моих гостей. – Определенно это все зима действует на меня. - сам для себя определил я. - Я как медведь, впадаю в спячку, наверное...Отлично! Я - медведь. Медведь могильщик. Слыхал о таком? - Никита живо улыбнулся. - Есть медведь шатун. Есть белый медведь

и медведь гризли. Еще есть бурый и лесной медведь. А я - медведь могильщик...- мне понравился мой новый статус и с этой новостью я прожил до вечера, наверное, пока не заснул...

Морозное, насыщенное мерцанием снега утро. Я стоял  за воротами кладбища, весь в сиянии холодных хрусталиков. Я делал шаг - и толстые упругие насыпи снега послушно скрипели под теплыми тяжелыми сапогами. Я стоял и не хотел шевелиться. Солнце не грело, но бодрило мое сознание. Я любовался чистотой и тишиной своего дома. Мне было спокойно и умиротворенно.

            Где-то за спиной я услышал подъезжающий автомобиль. Сегодня привезли юношу, который, как верить слухам покончил жизнь самоубийством. Процессия была скромная и тихая. Родители умершего стояли тихо, быть может, ощущая неловкость, в отсутствии священника. Возле гроба возложили ярко красные розы. На белом торжествующем снегу - они выглядели еще более трагически. Алые, кроваво алые розы замерзали и умирали потихоньку, неспешно, как тот, кому они были принесены.

            Мы стояли с Павлом в стороне, не желая мешать этой скромности. Среди не многочисленных родственников стоял белокурый юноша. Он единственный из всех присутствующих, позволял себе ронять крупные слезы. Но он это делал так тихо и незаметно. Я спросил у Павла:

- Не могу понять. Если Господь так возлюбил нас - почему же отказано самоубийцам? - этот вопрос всегда волновал меня, и при всем уважении, я ни как не мог найти ответ на этот крик.

- Не положено. - сипло ответил Павел утирая холодный нос. - Забирать жизнь - только во власти Божьей.

- Я это знаю, Павел. И все равно! - я старался говорить тихо. - Ну неправильно это как-то. Ты же знаешь, он это сделал не однозначно от любви. Может ему было больно жить и видеть всю эту прорастающую ото всюду жестокость и ложь? Ему было невыносимо от себя самого и мира вокруг и внутри него...

- Не нравится - живи иначе. - сухо отрезал Павел и двинулся к родственникам. Гроб начали опускать. Молча, провожали взглядом капсулу все присутствующие. Мать покойного была вылита словно из стали. Она не стонала и не бросалась в могилу за сыном. Она стояла молча, как вкопанная. Такая черная и изнеможенная внутренней болью. И я отметил для себя, что в своей скорби она была прекрасна...

Пустая холодная комната. Окна плотно забиты прогнившими от сырости досками. На стенах пятна цвели образуют зловещие континенты, они расходятся и сходятся в магическом устье неизвестных ржавых рек. Из мебели, в одинокой покинутой комнате находится только огромная раковина. Керамическая, украшенная трещинами и выбоинами раковина бесхозно валяется возле забитого окна. Она оторвана от основной системы и теперь кажется такой жалкой и брошенной. Однако внутри раковины, не менее дерзко и отчаянно лежит кусок темно красного мяса. Этот овальный кусок с запекшейся кровью и вывернутыми наспех сухожилиями отдаленно напоминает чей-то язык. Он уже не шевелится и не производит ни каких сложных и пафосных звуков. Он просто лежит и быть может, пугает того, кто осмелится на него взглянуть.

            А еще, в этой странной комнате вблизи покинутой раковины стоит не менее проржавевшее ведро с водой. Это не большое металлическое ведро. Возможно, оно когда-то принадлежало ребенку, так как на блеклых выцветших боках, все еще можно угадать некогда яркие цветы-ромашки. И возможно оно было синего цвета, а изображенные цветы переливались от белого к лиловому. Это постаревшее ведро до краев наполнено  мутной водой. Погнутая ручка перекошена набок, тем самым уродуя не только сам сосуд, но и весь баланс этой холодной мрачной комнаты.

            Из темноты, холода и сырости вдруг возникает громадный пес. Этот бедняга подходит не смелым, уставшим шагом к зловещей раковине. Его шерсть взъерошена и сбита, по спине расцвела лишаевидная роза. Он голоден и хочет пить. Он бродит безнадежно по комнате, проверяя поочередно то раковину, то полное воды ведро. Глаза его воспалёно красные, сухой потрескавшийся нос производит хриплое прерывистое сипение. У него уже нет сил лаять или скулить, он просто ходит по периметрам комнаты, словно безмолвный узник, будто призрак в собственной клетке, а быть может это и есть призрак? Это молчаливое, лишенное языка создание страдает, не в силах помочь ни себе, ни тому, кто иногда заходит в его холодное безнадежное пространство...