Игра о напрестольном кресте (СИ)

— Мне тоже, — ответила Хуана. — А ваша тёзка, Кристина, она ведь тоже из великих? Поэтесса… Как и я, грешница, верно? Я ведь видела её томик в библиотеке моего милого деда.

— Стихи или «Книгу о Граде Женском»?

— Много баллад, рондо, тенсон, вирелэ и обильные отрывки из трактатов.

Тут Хуана слегка задумалась и процитировала:

«Выше тот, кто более добродетелен, будь то мужчина или женщина. Возвышенность или приниженность человека никогда не определяется телом и полом, но зависит от того, насколько он совершенен в добрых нравах и поведении… Утверждение же, будто женщинам недоступно изучение законов, очевидно противоречит свидетельствам о деятельности многих женщин в прошлом и настоящем, которые обладали большими способностями к философии и справлялись с задачами гораздо более сложными, возвышенными и деликатными, нежели писаное право и прочие созданные мужчинами установления».

— Вот видишь, Хуана Инес: это и было её личным сражением — стоять за женскую честь. Оттого она среди нас. А ты сама чем славна?

Прозвучало это ожидаемо и в то же время внезапно.

— Стихами о земной любви, — та в нерешительности подняла бровь. — О тайне имени розы. О женском предназначении в мире. О превратностях земного бытия. Тем я жила долго и сорвалась, лишь когда меня хитростью понудили выступить не на моём исконном поле — написать на откровенно богословскую тему. И когда по причине того заставили отказаться от всего мне привычного — книг, бумаг, музыкальных и точных инструментов, рабынь-мулаток, которые были у всех гачупинов и креолов в Мексике… последних я отпустила на свободу…

— Тогда ты…

— Да. Я предалась послушанию, как иные предаются любовной страсти. Так фатально, что сам архиепископ по моему примеру избавился от всего вплоть до кровати и роздал деньги бедным. Ничего-то я не научилась делать тихо и без вызова, даже каяться.

— Одна из нас, — улыбка аббатисы наконец-то стала искренней. — Теперь понятно, за что тебя выбросило на здешние берега. Ладно, пойдём-ка немного отдохнём от разговоров. Теперь, когда нас стало семь, хорошее число, те, внешние, ещё сильней взъярятся. Придётся центр удерживать вдвоём — тебе и мне.

Снаружи и в самом деле становилось всё тревожней. Монахини, впустив внутрь своих товарок и заложив малую дверцу на засов, спешно разошлись по вышкам, прихватив каждая по пучку болтов и совсем уж коротких «шершней» для стрельбы. Улегшись на подоконник, Хуана видела: иссиня-чёрные дымные клубы щетинились гнойниками, чем-то наподобие вулканических прыщей. Время от времени с их вершин срывались клубки пламени.

— В окна зажигательные снаряды не влетают?

Бывает иногда. Только внутри они почти не имеют силы: гаснут. Ты учти, пока стоит храм, его сила передаётся нам. Как, по твоему, слабенькая Софа самострел натягивает?

В этот самый миг ударило — гулко и веско. По самым стенам. Капли багряной лавы и осколки кирпича брызнули через все решётки… и в пролом.

— В Божью Мать! — ругнулась аббатиса. — Живо, пластырь накладывай!

Не помня себя, обе они подбежали к столу, то и дело обжигая ступни и лодыжки, схватили тяжкое позолоченное платно и крепко прижали к отверстию. По нему тотчас забарабанило извне. Адский грохот сливался с посвистом стрел и каким-то гулким уханьем.

— Головки плесневелого сыра из крипты. Эх, жаль, никаких естественных нужд мы не справляем, — с довольным видом пробормотала Кардинальша. — Поливать врага рода нашего нечистотами из поганой бочки — самое было бы оно. Ну да горе не беда. И так, можно сказать, отбиваемся.

Когда, наконец, утихло и обе защитницы отпустили руки, оказалось, что покрышка прилипла намертво и натянулась парусом, выгнувшись в сторону прорехи в стене.

Вышли посмотреть, в чём дело, они вместе с Эфразин.

— Это ж какая уйма сырья надобна, чтобы замуровать, — сокрушённо покачала головой Кардинальша. — Недаром весь пол в мелкой щебёнке. Ну, её в раствор можно замесить. А сам раствор из чего? А кирпич откуда возьмётся?

— Погодите, — тихо пробормотала литвинка.

Опустилась на колени и произнесла:

— Благодарю тебя, всесильный Боже, за непрестанные победы! Ты, даровавший большее, дай нам и меньшее, дабы могли мы довести до конца нашу битву.

— Хм, — покачала головой аббатиса. — Привыкли мы к лёгкому пути мимо терний. Сейчас не оставлено нам ни боевого припаса, ни новых ратниц. Хуана, не охота ли тебе на обочине нашей всегдашней тропы пошарить?

В самом деле, не так далеко впереди было — или возникло — нечто иного цвета, чем заросли. Не думая долго, монахиня надвинула капюшон рясы поглубже и двинулась напролом, роняя ссохшиеся плоды и круша хрупкие стебли.

Колючки на этой траве были куда хуже, чем на терновнике. И куда хлеще, чем на пейотле, юкке и ежевике. Но Хуана почти не замечала, как одежда и кожа рвутся в мелкие клочья.

Потому что впереди маячила…

Двухколёсная тачка с отлично обожжёнными красными кирпичами, сложенными «ёлочкой», и огромный жбан, положенный на бок. Первое стронулось с места легко, будто на смазанных маслом роликах, проламывая заросли перед девушкой, второе покатилось за ней следом, перекатываясь с боку на бок и приминая то, что осталось.

— Отменные кирпичи и раствор, — с удовлетворением произнесла Кардинальша. — И правильно, что второй сосуд колесом катился, — чтоб содержимому не застыть. Зовём всех сюда — и за работу!

А когда литвинка послушно исчезла внутри храма, деловито сказала Хуане:

— Расцарапалась, наверно? Сними с тела всё, пока никто не видит, и вот, возьми пока моё верхнее.

Скрутила рваную, набухшую кровью рясу, сняла крышку со жбана и выжала туда получившийся жгут.

— На крови ставлено — крепче крепкого будет, — пробормотала напоследок.

Потом все семь не без труда вернули ризу на алтарь и начали споро закладывать отверстие. Всё у них получалось так ладно, будто ворожил кто: и плинфы ложились одна к одной, и раствор схватывался тогда, когда было самое время, и даже загладить поверхность заплаты успели до ночи.

— Вот и ладно, — проговорила аббатиса, вытирая руки об исподнее. — Зачем звать мужчин, когда и женщины вполне справляются?

— А мы когда-нибудь их звали и тосковали, матушка? — улыбнулась в ответ младшая Кристина. — Разве что в мыслях…

Иной резон чувствовался в этом ответе, чем в том утверждении, что ему предшествовало, и это поняли как мирянки, так и принявшие схиму.

— Справляться-то чем дальше, тем труднее, — сказала Хильда. — Иоанна-Агнес, пойдём-ка, я твои царапины смажу зельем. К утру тебе целая кожа куда как понадобится.

— К утру? — повторила Гросвита. — Ох, страшусь, провидица ты наша, что снова твои предвиденья верны лишь в целокупности, а не в малых мелочах.

Смеркалось в этих местах всё раньше, будто они вместе с людьми подвигались из лета в осень, и всё большим холодом веяло из-за решёток. Когда Хуану привели в порядок и переодели в чистое, Кардинальша сказала:

— Пора кончать с твоим новициатом. Самое время объяснить нашей сестре всё до конца. София, тебе слово, а то уж больно молчалива сделалась. Что мы защищаем?

— В алтаре хранится напрестольный крест, который наша Евфросиния заказала для своего храма лучшему ювелиру Киевской Руси именем Лазарь Богша. Говорили, что пропал, но он лишь скрылся.

— Как меч короля Артура, — тихо прибавила Гросвита.

— О нём идёт молва, что когда он вновь явится, Белая Русь — так называется наша земля — станет не в пример могущественней, чем в прежние лета, в равной мере славные и горестные. Вот и охотятся за ним беспрерывно.

— Я видела, я кое-что понимаю, — проговорила Хуана. — Но почему не найти достойных и не вернуть им?

— В толпе нет таких. В ней нет ничего достойного — лишь заурядное, — пояснила Софья. — У каждого на Земле свои представления о хорошей доле, о мощи и блеске. Слишком мелкие, от мира дольнего — не горнего.

— То бы ещё куда ни шло, что толпа хочет счастья своей радзиме, — прибавила Эфразин. — Кто такого не пожелает? Однако незрелый плод никак нельзя вырезать из чрева матери. А час его появления на свет ещё не настал.