"давай будем мучить мамочку!!!" (СИ)

Антуанетта искала глазами, всматривалась до рези, но каким-то внутренним чутьём понимала, как и Марвин много лет назад, что родное лицо почувствует сразу, и узнает ещё до того, как взглянет на него.

— А она не сдохнет, от сердечного приступа? — деловито спросила Ан, поглядывая на мать в маленький театральный бинокль.

Отец с дочерью заняли наблюдательный пункт среди деревьев, на вершине холма, и стояли, несколько минут наблюдая за бессмысленными передвижениями худенькой женщины в длинном чёрном платье и тёмно-зелёном пальто.

— Думаю, твоей мамочке будет даже полезна некоторая встряска, — усмехнулся Марвин. — Для исключения плохих сторон её характера. Раз и навсегда.

— А что же тогда от неё останется? — бросила презрительно Ан. И отец готов был поклясться, что не знай она правила хорошего тона, ещё бы и сплюнула в сторону матери.

Да, этой милой девочке шесть лет никак не дашь, подумал Марвин. А если попробует лет через пять соблазнить его, собственного отца, он и не удивится. Хотя лучше бы она так не делала… А то ведь у него может и не хватить воли сдержаться…

Ну что ж, за что боролись — на то и напоролись.

Его ум и яд Антуанетты соединились в одном теле, пока ещё детском, не оформившемся тельце, — миру везёт, до гибели и порабощения оного ещё остаётся несколько десятков лет. Срок этот мог быть и меньше — если бы чувства «папочки» и «мамочки» были взаимными. Любовь, а не только лишь ненависть, что стала с некоторых пор обоюдной.

— Ну ладно, я пойду, — проговорила девочка, передавая бинокль отцу. — А то она окончательно с ума сойдёт…

Когда к ней подбежал и обнял за ноги маленький мальчик, — видно по ошибке, спутав с матерью, — её уберегло от сердечного приступа только то, что это был мальчик, а не девочка. Подняв глаза, ребёнок бросился прочь, плача и повизгивая, выражение лица Антуанетты напугало его, наверняка до ночных кошмаров.

Антуанетта пробиралась по детской площадке, замирая каждый раз, как в направлении её бежала какая-нибудь маленькая девочка. Если она бросится сейчас к ней, если это именно её дочь?

Но женщина сердцем чувствовала, — открыв заново в себе эту возможность, — что это чужая кровинка. И медленно шла дальше.

Маленькая девочка в чёрном пальто и чёрном беретике стояла спиной к ней, не двигаясь и смотря куда-то вниз, вдоль опущенных рук, себе под ноги.

Как, — Антуанетта не знала, но сразу поняла, что нашла дочку. И пропали последние сомнения относительно злых издевательских розыгрышей и телефонной лжи.

Женщина стала медленно обходить девочку, — дочку, — не отрывая от неё глаз. Остановилась перед ней и попыталась заглянуть в лицо.

Но девочка сама подняла голову прежде.

Что будет, если человеку, закрывшему на минуту глаза, поставить перед лицом зеркало?

В отличие от гипотетической жертвы эксперимента, Антуанетту будто магнитом притянуло к своему юному отражению.

— Ну здравствуй, — проговорила жёстко девочка, будто выстрелила в упор. — Я долго тебя ждала, мама. Целых шесть лет.

— Я не знала где ты… — потрясённо прошептала Антуанетта, будто заворожённая смотрела в лицо дочки. — Я не знала, что ты есть…

— Я — есть! — довольно промолвила Ан. — Можешь пощупать меня, если не веришь.

Женщина присела перед дочерью, боязливо провела пальцами по маленькой руке.

— Хочешь — коснись моего лица, — хихикнула девочка. — Папа говорит, что эта родинка как детектор температуры: краснеет, когда жарко, и почти исчезает, когда я замерзаю…

Антуанетте хотелось схватить девочку, прижать к груди, гладить по волосам, по спине, и — рыдать самой в голос. И говорить сквозь плач ласковые слова, добрые, выражающие всю её неведомо откуда взявшуюся любовь.

А умела она их говорить? Говорила — любовникам, неискренние и пустые по сути слова, пока любовники ещё были. Когда живы были родители и лохматый Кейси, наверное, говорила им. Но теперь сложно будет что-то вспомнить…

И она стала говорить то, что говорила любовникам — но вкладывала все свои чувства, всю себя, и слова звучали по-новому. А потом потянули за собой из глубин не выродившейся ещё души другие, ещё более нежные.

А когда дочка прижалась, села почти к ней на колени, провела маленькой рукой по щеке, в сердце у неё что-то взорвалось, и огненная волна снесла, разбросала по кирпичику все стены, что Антуанетта воздвигала столько лет.

Когда пришло время расставаться, этого не хотелось обеим. И они договорились встретиться на следующий день на этом же самом месте. И до следующего дня Антуанетта была сама не своя, жалея что не может подогнать время, не в силах перетерпеть этот промежуток такого острого теперь одиночества.

Много дней подряд гуляли они. Каждый день. Разговаривали, играли, даже рисовали вместе. И с каждым разом Антуанетте становилось всё сложнее уйти с детской площадки, — а уходить ей приходилось первой, как требовала Ан. И хотя у женщины была теперь фотография дочери, — они представали перед объективом вместе, уже несколько раз, — смотреть на доченьку хотелось всё время, и на живое лицо, не на бумажное.

И в этот раз Антуанетта снова опустилась перед дочкой на колени, так, чтобы лица их были на одном уровне, взяла ласково девочку за плечи, в волнении теребя рукава её свитера.

— Не уходи! Пожалуйста! Я не хочу больше расставаться с тобой! Доченька моя милая! Ты ещё такая маленькая… Если бы понимала каково это — быть всегда одной, одной даже если вокруг много знакомых и друзей… Останься со мной, мы будем жить вместе, я куплю тебе много игрушек и вещей…

— Разве мне нужны твои вещи? — отскочила в сторону от матери Ан. — Ты что — купить меня хочешь? Мы не продаёмся!..

— Ну что ты, доченька! Я просто хочу чтобы ты всегда была со мной…

— Я с тобой никуда не пойду, — сказала высокомерно Ан, и в этот миг как обычно наблюдавшему издалека Марвину показалось, что она стала как-то повыше, и нависает над матерью, и тень её наползает на лицо Антуанетты. Нет, это просто печаль матери, теряющей своего ребёнка…

— Скажешь такое ещё раз — никогда меня больше здесь не увидишь… — продолжала девочка, и ангельский голосок никак не сходился с тоном, которым она говорила, и с содержанием речи. — Я уже предупреждала тебя об этом. Но ты сделала вид, что забыла мои слова. Потому я вряд ли появлюсь здесь снова.

Антуанетта в отчаянии заломила руки — Марвин и не предполагал, что такие жесты бывают не только на подмостках театров. Впрочем, женщина всегда отличалась склонностью к драматическим сценам, а теперь ещё и вымотана была до предела.

— Но я даю тебе ещё один шанс, — внезапно смягчилась Ан, и выдержала паузу, во время которой Антуанетта чуть не задохнулась, она смотрела на губы дочки, пытаясь угадать, предсказать, узнать, что они произнесут. — Ты, — делая ударение, сказала Ан, — можешь пойти со мной. И остаться со мной. И жить со мной, но — со мной. А не у тебя.

— Да, Ани, да, — вдохнула Антуанетта от облегчения, и чуть не повалилась на девочку — всем телом прижалась к ней, обняла, уткнулась в волосы, в шею, целуя родную доченьку. — Я с тобой буду… Всегда… Мы никогда не расстанемся…

Ан улеглась головой на мамино плечо, ей тоже было легче, что всё это закончилось, и что у неё наконец-то есть мать. Ещё один родной человек, второй после папы в этом враждебном мире одних лишь убожеств…

Теперь она даже взяла бы обратно все те грубые слова и мысли относительно матери, что позволяла себе прежде, и понимала, почему так делала, уже нашла себе оправдание, — боялась, что привыкнет к Антуанетте, а мать не вспомнит о чувствах, должных приличествовать любой женщине. Но папа всё правильно рассчитал…

— Я должна познакомить тебя кое с кем, — спустя несколько минут произнесла тихо девочка. — Это мой папа.

— Мне интересно, — восторженно подхватила Антуанетта. — Я ведь его знаю — кто это?

— Да, знаешь, — твёрдо сказала девочка. — И, думаю, любишь. Пойдём…