Морок (СИ)

ГЛАВА 8

Последующие два дня значились выходными, и провёл их Зорин не обременяя себя делами, а точнее совершенно ни в чём. Молчаливой гостьей на журнальном столе расположилась бутылка с печально известным напитком «Излечу тебя от горя» (она же попросту водка). Помогала закреплять лечебный результат свежепочатая пачка «Бонда». Бесцельно горел телевизор, по которому шло неизвестно что. Зорин равнодушно пялился на экран, и поддевал вилкой нехитрую закуску. Меню было небогатое, но его устраивало. Вскрытая банка шпротов, купленные малосольные огурчики, опять же купленные и сваренные пельмени, вот и всё, что ему требовалось, чтобы не пить на пустой желудок. Не было ни запала, ни желания заниматься кулинарными изысками. Не было запала вообще чем-либо заниматься. Хотелось попросту сидеть в полуразвале в кресле, и тупо изучать телевизор, разбавляя горе-беду крепким напитком. Мысли естественно были. Мало того, ход этих мыслей разделился на два абсолютно противоречивых течения. Один незримый голос убеждал, мол, ещё не вечер, всё ещё поправимо. Стоит только не киснуть, взять себя в руки, пойти к Виктории, упасть ей в ноги, с твёрдым заверением лечь во всё существующие центры. Другой же голос, оппонент первого, заявлял, что может, оно и не поздно, но трещина в отношениях определённо есть и так уже не будет, как было раньше.

«Виктория видела, какой ты дурак. — Продолжал второй. — И уже сомневается, что это излечимо».

«Да, но Вика сама просила лечь. Она любит и простит всё, что было раньше». — Напирал первый.

«Простит-то она, может, и простит. — Не унимался контрсобеседник. — Но бояться тебя всегда будет. А ей это надо?»

— Что же делать-то? — Вслух произнёс Зорин, подливая следующую ударную дозу.

В пьяной голове мысли уж откровенно дурачились, не давая сосредоточиться на главном.

«Сходи, сходи! Скажешь, осознал. Скажешь, лягу, пролечусь. Вернусь другим». — Вадим грузно поднялся, встряхнулся, настраиваясь на визит.

«Конечно, сходи! — Согласился второй. — Ты сейчас в прекрасной форме. Накати ещё на посошок, чтобы речь лилась гладко…»

— Сука! — Зорин тяжело плюхнулся в кресло. Адресовано было то ли второму голосу, то ли просто сказано в целом. Он тряхнул головой. В бутылке ещё оставалось на раз. Но его уже прилично каруселило. «Завтра… Просплюсь… И с повинной. Обязательно завтра». — Вадим закрыл глаза.

Следующий день был продолжением первого. Вадим уже не спорил сам с собой. Он сидел. Смотрел какой-то фильм, пытаясь на нём сосредоточиться, и пил водку, закусывая, сваренными, самим же, рожками. Доводы второго голоса показались более ему более вескими и убедительными, и он фатально махнув рукой, решил всё оставить как есть.

Дни потянулись уныло и однообразно. Вадим ходил на работу, как бывало и раньше. Только если раньше рвения в нём не присутствовало и грамма, то сейчас было отмечено всеми, кто работал в связке с ним, а особенно под ним: Зорин словно с цепи сорвался. Пользуясь отведенными ему полномочиями, он как старший смены, отрабатывал эту должность на сто и пять процентов. Принимал смену строго, все, что по описи, и всё, что не касалось этой описи. Разбитая чашка на кухне, например, могла послужить поводом внутреннего разбирательства между сменами.

— Ты, чего, Николаич? — Удивился старшак сдающей смены. За месяц с лишним они успели подружиться с Зориным и как-то даже выпивали по случаю. Но никогда таким Зорина он не помнил.

— Ты чего ветер поднимаешь из-за какой-то чашки? Ну, уронили ребята, подумаешь, херня какая! Ты по описи предъявляй, если, что есть! Ты, чё не в духе то? Баба не дала, что ли?

Зорин обжёг взглядом.

— Ещё раз, Сеня, коснёшься этой мутной темы: дала, не дала, сам у меня будешь выглядеть, как эта чашка. Понял?!

И приняв молчание, как должный ответ, добавил:

— А кухонную посуду, в комнате приёма пищи, доукомплектовать! За счет вашей смены. В следующий раз смену не приму. Всё!

Такой же коленкор происходил и внутри смены. Вадим был немилостив к любой осечке со стороны подопечных. Любая мелочь, любой незначительный косяк мог вывести его из равновесия. Всего лишь две недели потребовалось, чтобы смена Зорина по показателям стала самой образцовой. Во время его дежурства не было прожжённых от сигарет столов, поскольку пепельницы были везде и всюду. Сортиры могли похвастаться нетронутыми стенами кабинок, и порча имущества была сведена на нуль. Зорин вел учёт каждой табуретке, и сам в конце дежурства, с ручкой проходил по подконтрольным участкам. Такая вышколенность могла бы служить примером для остальных сменщиков, если бы всем не было ясно, что это дисциплина держится на деспотизме старшака. Рядовые охранники буквально выли под его гнётом, а многие из них писали заявления о переводах, под начало других бригадиров.

Даже Ринат Ильдарович, однажды, заметил:

— Не ласков ты с ними, Вадим. Жалуются люди. Крепко, говорят, ты их за горло взял. Знаешь, сколько у меня заявлений?

— Догадываюсь. — Сухо обронил Вадим. — Скажите, Ринат Ильдарович, я справляюсь с обязанностями старшего?

— Справляешься. И справляешься лучше всех. Твоё дежурство даже завсегдатаи узнают по почерку. Это хорошо, Вадим! Но может, стоит, всё-таки, как-то мягче? И в дисциплине должна быть умеренность. У нас всё-таки не армия…

— Не армия? Это точно, не армия! Если б каждый из жалобщиков знал, что такое армия, мне бы не пришлось ходить и тыкать носом на его проколы в работе!

— Ладно, не кипятись! Твоей работой я доволен. А директор, тот вообще тебя боготворит. Побольше бы нам, говорит, таких кадров. А говорю, всё это я… так. Тебе на заметку. Можно быть плохим бугром, но хорошим парнем для всех. Можно быть суровым начальником, и снискать нелюбовь подчиненных. Ты, похоже, выбрал?

Вадим пожал плечами.

— Страшную нелюбовь для себя я давно заработал. А остальные катаклизмы меня просто не дербанят!

Домой Вадим возвращался с большой неохотой. Если на работе, было чем себя занять, то здесь ничто, и никто его не ждал. Мысль о том, что ещё совсем недавно было по-другому, неприятно коробило сознание, вызывая тоскливые воспоминания. Рана была свежей, и поэтому, лечится могла только одним средством.

После второй и третьей рюмок, настроение выравнивалось, тоска уходила глубоко внутрь и, Вадим уже мог адекватно, без злобы и терзаний воспринимать окружающий мир. Окружал его в такой ситуации только один товарищ — телевизор, который говорить с ним не умел, но выдавал массу разновсякой информации. Листая страницы каналов, Вадим отыскивал как обязательное блюдо к столу, передачу, не отягощенную серьёзной тягомотиной. Тележурнал «Каламбур» подходил как нельзя лучше. И даже «Ералаш» вызывал гомерический хохот у достаточно поддатого Зорина. Игнору подлежали передачи криминала, всякого рода боевики, и диспуты досужих политиканов. Зато, если удавалось найти комедию, то застолье Вадим мог считать удавшимся. Безбашенная лёгкость незатейливых сюжетов с пошловатым юмором помогала ему уйти от печальной действительности. А алкоголь гасил, хоть и ненадолго, щемящую боль в груди. С утра боль возвращалась, помноженная надвое. Кроме крика души, присутствовала боль головная, похмельная, что в совокупе рождало гремучую смесь непонятной злобы и безысходности. Требовалось противоядие, и Вадим его находил.

Выходные проходили, и на работу Вадим приходил трезвый, злой и непомерно активный. Сосредоточенность в работе вышибало все лишние мысли из головы, а отсутствие веселящего действа в крови, сподвигала его на рвение в таковой работе. Что характерно, росла непримиримость и нетерпимость к тем, кто этого рвения не проявлял. Приходя с дежурства домой, Вадим снова становился добрый. Не сам конечно, а в силу принятых расслабляющих мер. Мысль остановиться появлялась неоднократно, но была не смелой, тусклой и не обещала взамен какую-то альтернативу. И потом, Зорин отметил как факт, что накачавшись, он спал пьяным сном с ночи до утра, без всяких треволнений и внезапных пробуждений. От сих до сих, и в глубоком забытьи. Лишь похмельный кумар являло ему в постель хмурое утро. О снах он ничего не мог сказать. В том состоянии, в котором он засыпал, их невозможно было видеть. Это было забытье, а не сон. Водка помогала ему разрешать гордиев узел, но не обещала быть панацеей от всех бед и несчастий. Глядя, как пополняются ряды пустых бутылок у мойки, Вадим с грустью думал, что ещё немного, и лечить его надо будет не от Чеченского синдрома, а от алкогольной зависимости. Он понимал, что неуклонно катится вниз, отчётливо сознавая, что ещё может затормозить, если захочет. Вполне хватит сил. Но противное заключалось в том, что он не хотел останавливаться.