Морок (СИ)

Деревянный помост был оборудован металлическими перилами, кособочился уклоном вниз, оттого первая его половина щедро заливалась водицей. Зато Т-образный конец причала был задран высоко от моря, был сух, а точнее пересушен солнцем. Всё это Ваня определил визуально, едва только забрался по перилам наверх. Т-образное завершение пирса ни к чему не обязывало, но в то же время приглашало посетить именно его. Была ли это прихоть личного характера или всё же им руководило нечто высшее-безмотивное, Ваня не задавался сей проблемой. Он просто пошёл, пружиня толчковыми шагами качающийся пирс. Пока шёл, мелькнула мысль и зажгла воображение: к таким пирсам, случается, пришпилены лодочки, а могут стоять и катера… О… О-бана! Спонтанная идея оборвалась, уступая место визуализации. За парапетом качались на волнах, прицепленные к ограде четыре лодки. Катеров, увы, не было, но и этого было достаточно, чтобы вдруг уверовать в возможности выпестовать свои фантазии. «Надо ж, только подумал! — Ваня с восторгом оглядывал кормовое нутро одной из четырёх плоскодонок. Растрескавшаяся синяя краска, разбитые уключины и отсутствие в них вёсел делало из лодки невыездное плавсредство. С другой стороны, днища у всех были сухие, без намёка на сырость. А это было куда поважней гребней. Лодки считались на ходу, а правильней сказать на плаву, а управлять ведь можно и сподручным материалом. «Вот ведь дудка! — подумал Ваня. — Родил тему однобоко. Лодка, но без вёсел! Подсознанка, по ходу суживает наполовину…» Пятую лодку он заметил поздно. Зад её выторачивался из под края площадки и поэтому та не сразу попала в поле зрения. Сейчас её бочину разворачивала волна и… И там КТО-ТО сидел.

Сердце ёкнуло в преддверие новой сюжетной линии. Человек — это знакомство. Выход на определённое откровение. Особенно, если учесть, зачем Климов здесь… Незнакомец в лодке сидел за вёслами, с этим у него не было недобора. Сидел к Климову в профиль и тот как не старался его разглядеть, никак не мог. Человек сидел в серой ветровке, к тому же лицо его скрывал плотный капюшон и сам он, в общем-то, не спешил явить глаза для контакта. Лодка крутанулась дальше. Незнакомца вывернуло спиной…

— Товарищ… — Осмелился обратиться Ваня и внутренне покривился. (Ну, молодец, из всех вариантов обращений выбрал самое противное «таварищ-щь») — Не знаю вашего имени-отчества…

— Залазь! — Голос незнакомца был негромок, но самодостаточно ярок. Была ли в нём хрипотца, а может он просто был простужен, Климов озадачился этим ненадолго. Убило иное. Незнакомец обращался к нему, Ване, и при этом не удосужился повернуться к собеседнику должным образом. Хотя бы в треть поворота. Обратился спиной. Или из-за спины… Ваня собрался было отпустить едкое замечание, но субъект опередил его:

— Не бери в голову! Садись… Поплаваем.

Сказано было ровно. В том смысле, что Ваня не уловил в интонации сидевшего, к нему спиной, человека командных приказных ноток. Сказано было просто, без выкидонов и понтов, словно Ваньша был, ни дать ни взять, приятель, дружбан, кореш… Простота и непритязательность подкупила, и Ваня, который сам въезжал в любой разговор без затей и сложностей, повёлся…

Ноги, перекинутые через парапет, оттолкнулись от мостика и коснулись носовой части лодки. Посудина качнулась, и Ваня, чтоб сохранить равновесие, согнулся в приседе, включая в опору и руки.

— Оп-па… — Он выпрямился и поглядел на лодочника. Отчего-то показалось, что он задел того ногой. Но незнакомец так и не шелохнулся, что ж… Климов прошёл в заднюю часть лодки, чтобы сесть лицом к гребцу. Пора было заканчивать эти прятки. Капюшон последнего скрывал большую часть лица, зато хорошо проступала переносица и надбровные дуги. Глаза… Глаз вино не было. Похоже, веки его были опущены. Как и подбородок…

Внезапно незнакомец сам резко откинул капюшон и поднял взгляд.

— Давид. — Он протянул руку.

Прежде чем разглядеть лицо, Иван пожал протянутую ладонь, и она ему показалась ощутимо крепкой в условиях иллюзорного мира.

— Ваня.

Высокий лоб, ветхий стриженый волос и отсутствие бровей несколько старили молодое лицо, теперь уже знакомца. Желтушный цвет лица был, несомненно, признаком какой-то болезни, и ещё глаза… Они отдавали нездоровым блеском. «Гепатит? — Подумал Ваня, между тем как Давид тронул вёсла. — Отчего мне кажется, что я его где-то видел?»

Видеть этого человека Климов мог по жизни где угодно: в троллейбусе, парке, на подъездной скамейке и, конечно, не обязательно, что он его знал достаточно широко. У Вани была совершенная зрительная память на лица и почему б подсознанию не выбрать именно этот образ?

— Ты мог видеть меня в доме моего отца: Роберта Шелеха. И не столько меня в очию, сколько моё фото. Не самое лучшее, кстати…

Голос Давида, вернее, тон-характер голоса, был объясняющее спокоен, убедительно лёгок, что Ваня (во, чёрт…) не сразу понял, что тот отвечает на его мысли.

«Давид… Сын Шелеха. Умер в июне этого года. От рака крови. Точно!!! Но почему он? Потрясение? Въелось?»

— Не то, чтобы потрясение, хотя… Можно и так обозвать. — Давид мерно налегал на вёсла, почти бесшумно разрезая волну. — Человеческое восприятие склонно впитывать шок и стресс гораздо глубже, чем какие-либо позитивные моменты. Скажем, показали тебе три скульптуры подряд: девы Марии с младенцем, девушки с веслом и горбуна Квазимодо. Будь уверен: подсознание выберет третье! Хотя разумом ты отдашь предпочтение первому.

Только сейчас Ваню проняло.

— Ты умеешь читать мысли?

Давид прищурил в улыбке глаза.

— Ну, если я читаю, то и ты это умеешь. Поскольку рот мой сомкнут. А голос… Такая же иллюзия, как и всё остальное.

«Ну и ну! — Подумал или сказал Ваня. Он лихорадочно заметался, пытаясь выставить цензуру тому разброду в голове, что обычно не контролируется. «Вот ведь дудка! А вдруг полезет в башку всякая шняга?!»

Давид, похоже, догадывался о его внутреннем борении, однако, счёл дипломатичным не высказываться (или не думать?) на сей счёт. А подумал он чуть спустя следующее. Голос его застучал в Ваниной голове чёткими ровными фразами:

— Тонкость подобного общения, мой друг, в своеобразном фильтре. Фишка в том, что дикий сумбур в голове, легковесная шняга, как ты изволил выразиться, не имеет приоритета над главной подачей. Представь, что ты разговариваешь с самим собой, что, в общем-то, не далеко от истины… А в беседах такого рода нет никаких моральных препонов, ни тем более стыда, поверь…

Давид грёб мягко, коротенькими взмахами опуская и поднимая весло. Ни плеса, ни брызг от борта не выходило. Лодка шла грамотно, без рывков и дёрганий. Пирс удалялся, а впереди по курсу расстилалось безбрежное море. «Куда?» — Коротко сквозануло в голове, и уже загодя знал, какой получит ответ.

— Да никуда! Сделаем кружок, море спокойно… А беседа двух мужчин в море на закате дня — это твоя подспудная фантазия. Да-да, твоя! Без тени пошлых инсинуаций… Ну, ты сам понимаешь. Нормальный серьёзный диалог двух людей.

— Двух?

— Условно двух.

Давид, казалось, улыбнулся, а Иван не понял сам, к чему он это спросил. Давид — сын прожжённого циника Шелеха, почивший на двадцать третьем году жизни, выглядел именно так, каким Климов запомнил его по фотографии. Без волос, худющий после химиотерапии. А ведь Шелех показывал и раннюю фотографию сына, только вот запомнилось второе. Прав Давид: шокирующее легче пролезает внутрь.

Иван внимательно поглядел на безмятежного гребца.

— Тебя выбрал я? — Вопрос являлся риторическим, потому что, прежде чем спросить, Климов знал ответ.

— Подсознательно. — Ответ Давида был именно таким, какой ожидался в принципе. Странно и забавно было сознавать, что сам Давид, его кинематика: двигающиеся плечи и даже морщины на его лбу — всё есть произведение Ваниного подразума и не более того. Или всё-таки… Нет! Вопрос, есть ли другие варианты, даже не стоял. Ваня, который и не пытался здраво рассуждать, ЗНАЛ, тем не менее, твёрдо: ТУТ происходит что-то вроде раздвоения его же эго, когда одна половина сознания вытягивает ответы на вопросы у второй… Теневой стороны сознания. Однако!