Галерея призраков

Звук его голоса беспомощно заметался среди окруживших их кольцом деревьев, делая еще более заметной и физически ощутимой тишину леса. Октябрьский воздух неприятно пощипывал кожу холодом.

Краснокожий молчал. Ни один мускул не дрогнул на его застывшем теле. Казалось, он весь превратился в слух.

— Ну? — повторил англичанин, инстинктивно перейдя почти на шепот. — Что ты там слышишь?

Тушали медленно повернул голову в обратном направлении, ни на секунду не расслабляя напряженные мышцы.

— Я слышать ничего, мистер Гримвуд, — ответил он, с достоинством глядя прямо в глаза хозяину.

Англичанин, и в лучшем расположении духа не отличавшийся кротостью нрава, не мог смириться с таким поведением. Он принадлежал к тому типу представителей цивилизованного общества, у которых есть твердая точка зрения на то, как обращаться с низшими расами.

— Ты врешь, Тушали, а я ведь не позволю тебе врать мне. Итак, что ты там услышал? Отвечай немедленно!

— Я слышать ничего, — проговорил индеец. — Я только думать.

— И что же ты изволил думать? — Губы Гримвуда скривились в презрительной усмешке.

— Я не ходить, — коротко ответил Тушали с неожиданной решимостью.

Слова индейца были настолько невероятны, что Гримвуд сначала даже не нашелся что сказать. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы проникнуть в их смысл. Мозг его, и без того не слишком быстрый, сейчас работал еще медленнее из-за всей нелепости и абсурдности происходящего. Вдруг его осенило, и он в очередной раз поразился непоколебимому упрямству этой расы, с которой он вынужден иметь дело. Тушали извещал его, что отказывается спускаться в долину, в которой скрылся гигантский лось. Его удивление было настолько велико, что несколько минут он просто сидел и тупо смотрел перед собой. И не мог найти слов.

— Это… — сказал индеец, использовав какое-то местное слово.

— Что это означает? — К Гримвуду наконец вернулась способность разговаривать, но его зловещий тон не предвещал ничего хорошего.

— Это означать, мистер Гримвуд, Долина зверей, — совсем тихо ответил Тушали.

Англичанин изо всех сил попытался взять себя в руки. Он настойчиво напоминал себе, что разговаривает с суеверным краснокожим. Эти тупые упрямцы хорошо ему знакомы. Если индеец откажется сопровождать его, вся затея будет бесповоротно испорчена, потому что он просто не сможет охотиться один в этих дебрях, а если и добудет каким-то образом голову лося, то ни за что не дотащит ее сам. Выход из ситуации подсказал ему врожденный эгоизм. Нужно не давать волю ярости и попытаться уговорить индейца.

— Долина зверей, да? — произнес он, улыбнувшись одними губами. — Но ведь это именно то, что нам нужно. Мы же как раз на зверей-то и охотимся, разве нет? — Фальшь, звучавшая в его голосе, не смогла бы обмануть и ребенка.

— Кстати говоря, что это вообще значит — Долина зверей? — спросил он, неловко пытаясь отвлечь индейца.

— Она принадлежать Иштот, мистер Гримвуд, — ответил Тушали, торжественно глядя в лицо англичанину.

— Там мой… то есть там наш лось, — сказал Гримвуд. Он узнал имя индейского бога охоты и теперь, когда ему стали ясны причины отказа проводника продолжать путь, почти поверил в то, что сможет переубедить его. Тушали, вспомнил он, официально считается христианином. — На рассвете мы отправимся за ним и добудем самую большую в мире голову. Ты станешь знаменитым, — добавил он, стараясь говорить как можно мягче. — Твое племя будет гордиться тобой. А белые охотники заплатят тебе большие деньги.

— Он ходить туда спасать себя. Я не ходить.

От этого настырного упрямства Гримвуда охватила новая вспышка гнева. Но несмотря на нее, он обратил внимание на странный выбор слов, использованных индейцем. Теперь он начал понимать, что ему едва ли удастся уговорить того изменить решение. Вместе с тем он отдавал себе отчет, что жестокость в данном случае не принесет желанного результата. А жестокость была неотъемлемой чертой его характера. Он знал, что за глаза его часто называют «этот зверь Гримвуд».

— В резервации ты христианин, не забывай этого, — предпринял он очередную попытку, решив на этот раз зайти с другой стороны. — А за неповиновение ты будешь гореть в геенне огненной. Тебе это прекрасно известно!

— Я христианин — дома, — согласился Тушали, — а здесь править Красный бог. Эта долина принадлежать Иштот. Индейцы не охотиться здесь.

Переубедить его было не проще, чем гранитную скалу.

Новая волна ярости, вызванная этим непробиваемым упрямством, захлестнула Гримвуда. Он резко вскочил, отбросив одеяло, и прыгнул через костер к индейцу. Тушали тоже встал. Они с вызовом смотрели друг на друга, два человека, затерявшихся в дебрях дикой природы под пристальным наблюдением миллионов невидимых глаз.

Тушали стоял неподвижно, осознавая, что в любое мгновение этот тупой и невежественный бледнолицый может броситься на него.

— Вы ходить один, мистер Гримвуд. — В голосе его не было страха.

Англичанин поперхнулся от гнева. Слова давались ему с трудом, он с силой выплевывал их из себя в неподвижную стену притихшего леса.

— Но ведь я плачу тебе, разве не так? Поэтому ты будешь делать то, что я скажу, а не то, что взбредет тебе в голову! — Голос его эхом разносился далеко по лесу.

Индеец, опустив руки, упрямо стоял на своем.

— Я не ходить, — твердо повторил он:

Этот ответ для Гримвуда был подобен пощечине. Зверь в нем возобладал над человеком.

— Ты повторяешь это слишком часто, Тушали! — воскликнул он и резко ударил индейца в лицо. Тот упал, медленно встал на колени, снова завалился набок у костра и с трудом сел, подвернув под себя ноги. Взгляд его ни на секунду не покидал лица белого охотника.

Трясясь от ярости, Гримвуд навис над ним всей своей массой.

— Ну что, еще хочешь? Будешь теперь мне повиноваться? — проревел он.

— Я не ходить, — невнятно пробормотал индеец, обливаясь кровью. Губы его были разбиты, но взгляд по-прежнему оставался твердым. — Эта долина принадлежать Иштот. Иштот видеть нас сейчас. Иштот видеть вас. — Последние слова он произнес с какой-то жуткой, обезоруживающей безысходностью.

Гримвуд снова замахнулся, сжав кулак, но внезапно остановился. Рука его безвольно повисла вдоль туловища. Он и сам не понимал, что помешало ему нанести удар. В какой-то момент он испугался собственной неудержимой ярости, испугался, что если не сдержится, то будет бить и бить индейца и не остановится, пока не убьет его. Он знал особенности своего нрава и испугался, что не сможет справиться с ним. Но причина была не только в этом. Его остановила спокойная решимость краснокожего, безразличие к боли и какой-то неустрашимый блеск глаз. Возможно, и слова его — «Иштот видеть вас» — произвели на него неожиданно сильное впечатление и сами в какой-то степени умерили распиравший его гнев.

Он не знал, что заставило его сдержаться. Он только почувствовал, как его охватил какой-то благоговейный трепет. С неприятным удивлением он осознал присутствие тесно обступившего его леса, неподвижного, затаившегося, чутко прислушивавшегося. Сурово наблюдавший за ним лес чуть было не стал свидетелем убийства — от этой простой мысли разгоряченную кровь англичанина сковал отрезвляющий холод. Рука его беспомощно опустилась, кулак сам собой разжался, а дыхание стало более ровным.

— Послушай, — сказал он на удивление спокойным голосом. — Я неплохой человек, но твое поведение может свести с ума кого угодно. Дам-ка я тебе еще один шанс. — В его тоне появились удивившие его самого просительные нотки. — Вот что мы сделаем, Тушали. У тебя будет ночь, чтобы хорошенько все обдумать, хорошо? Посоветуйся с этим своим…

Он не закончил фразы. По непонятной причине язык его не смог произнести имени краснокожего божества. Он отвернулся, закутался в одеяло и через десять минут, обессилевший от своего гнева еще больше, чем от дневного перехода, уже крепко спал.

Индеец, сидевший на корточках у затухающего костра, ничего не ответил.