Меч истины (СИ)

От раздумий, разъедающих нутро, меня отвлёк Визарий, вышедший из дома звать меня к ужину. От прикосновения его руки по спине хлынули мурашки. Я порывисто схватил его ладонь, хотя желание бежать было как никогда сильно во мне в этот момент.

- Ты не думай! Я не буду нахлебничать. Я могу рисовать, грамоту знаю… Буду письма помогать составлять тем, кто неучёный. Я и по хозяйству могу.

- Ладно-ладно! Конечно, можешь, - усмехнулся варвар, потрепав меня по плечу. – Иди, поешь.

- Только… - как же мне было трудно это выговорить. – Ты позволишь мне почитать моего Господа?

Он присел рядом со мною на уже захолодевшую ступеньку, так что наши глаза оказались напротив друг друга.

- Разве необходимо спрашивать разрешения на то, чтобы верить?

*

Несколько дней после визита Луциллии прошли мирно. Визарий всё больше отсутствовал. Он уходил с утра, возвращался к ужину, и не звал меня с собой. И я не напрашивался, стараясь не навлекать на себя излишних подозрений. Он, приходя, улыбался мне мягкой улыбкой и шёл на свою половину – к Аяне и малышу, к свиткам с языческими пьесами для театра, философскими трудами и древними поэмами. Пока его не было, я как-то забрался в библиотеку и тщательно переписал их названия для отца Прокла. Да, после нескольких дней знакомства, я уже знал, что мой подопечный вовсе не был варваром. Он был не просто грамотен, но скорее искушён в науках. И при этом звали его Марком. Римлянин, да ещё и не из последних!

Одного я не мог понять в этой таинственной натуре. В свитках Визария упоминалось много языческих богов и богинь, но в доме не было алтарей, не совершалось никаких обрядов. Мне с детства внушали, что поклонение Диаволу сопровождается кровавыми требами и убиением младенцев на чёрных алтарях. Это странное семейство, похоже, вообще никому не поклонялось. Глядя на Лугия, нельзя было даже на миг заподозрить в нём страха божия. Аяна и седая женщина Лугия с непроизносимым именем подолгу говорили на неизвестном мне языке, но слова их явно не были молитвами. У чёрного Томбы в углу каморки стояли фигурки зверей и людей с непомерно раздутыми срамными органами. То были боги его народа. Я спросил его:

- Томба, почему ты никогда не говоришь со своими богами?

В ответ чернокожий расхохотался, будто я удачно пошутил.

- Как же я буду с ними разговаривать, когда моё племя так далеко? И потом я ведь не жрец!

Мне не чинили никаких препятствий, когда я молился и ходил на исповедь в церковь. Лугий временами принимался дразнить меня, но то ли ему надоело, то ли Визарий вразумил охальника, так или иначе, он вскоре отстал. Я продолжал ревностно посещать храм. Моим хозяевам невдомёк было, что не только вера тому причиной. Иногда исповедь приходил выслушать сам епископ.

После моего возвращения в дом Визария, отец Прокл больше не угрожал мне отлучением. Это снова был терпеливый учитель, милостивый благодетель, с живым интересом выслушивающий мои сбивчивые пояснения. Порой он даже давал понять, что гордится мною. Так было, когда я сказал ему, что Визарий - бывший гладиатор. Мне удалось подслушать разговор Томбы и Лугия, из которого я почерпнул эту тайну. К слову сказать, это не прибавило мне ни толики понимания, но отец Прокл почему-то вознегодовал, выслушав мой рассказ.

- Из какой же мерзости Сатана выковывает свои орудия! Гладиатор! Мечом это исчадие ада не возьмёшь – его слишком хорошо обучили им владеть. Да, оружием его не возьмёшь…

Он так и ушел, бормоча эту фразу, оставив меня в полном недоумении. Почему наставник сомневается в промысле божьем? Разве Господь не даст своим воинам силу побороть бесовские легионы, пусть даже обученные самим Сатаной? Учитель вновь разглядел какую-то мерзость в этом человеке, хоть я до сих пор её не видел.

Придя домой, я застал Лугия и Визария за странным разговором. Я уселся на лавку в кухне и стал внимательно прислушиваться к доносящимся из соседнего помещения голосам.

- И ты, конечно, отказался от платы? И отправился восстанавливать справедливость, - это Лугий.

- А ты бы поступил по-другому? – спокойный голос Визария.

- Ладно, баба, что ей! Но ты-то! Ведь она не кого-то обвиняет, а дядьку своего мальца, так?

- Ну и что это меняет?

- А то, что это семейное дело. А когда в семье грызутся, никакие боги не разберут кто прав, кто виноват. Всегда свекрови невестка плоха, а невестке золовка. Да не приведи боги ещё и наследство какое-нибудь затешется! И вот за это ты головой рискнуть готов.

- Ты не говорил с той женщиной.

- Это с куртизанкой-то? Тоже мне источник истины! – я словно вижу перекошенное в презрительной гримасе лицо галла.

- Лугий! – имя произнесено будто бы спокойно, без намёка на угрозу, с лёгким оттенком упрёка, но галл тут же смолкает. – Ты бы лучше взял арфу да посидел по тавернам. Может, узнаешь что-нибудь о человеке по имени Маго?

Несмотря на просительный тон Визария, Лугий так и не решился открыть рта. Только шумно вздохнул. Затем я услышал, как жалобно тренькнула арфа, которую галл непочтительно сцапал со стенной полки.

Господи, ты ведаешь самые глубокие тайны человеческого сердца! Возможно ли творить зло, радея всей душой о добром?

*

- Навязался ты на мою голову! Что теперь, нести тебя прикажешь? – кряхтел желтоволосый, в который раз безысходно стараясь поставить меня на непослушные ноги. Мир вокруг выделывал такое, что нельзя было смотреть без тошноты на закопченные стены и качающийся потолок портовой таверны «Ключ Диониса». Как сквозь вату до моего слуха донёсся дребезг разбитого кувшина.

- Побереги моё имущество, красотка! – крикнул Лугий, выглянувшей на шум стряпухе, указав на лежащую на столе арфу. Сграбастал меня под локти и почти что вынес на крыльцо. После густого аромата таверны, свежий воздух показался мне холодным и острым настолько, что свинина с чечевицей, съеденные на ужин, тут же изверглись наружу, едва не осквернив сапоги Лугия. Что, конечно же, хорошего настроения ему не прибавило.

Прислонив меня к перильцам, он, ругаясь на трёх языках, рухнул рядом.

- Ты уж, давай, решай, кто ты – праведник или грешник!

Я благодушно кивнул. Мне стало легче: мир по-прежнему ходил ходуном, но в голове прояснилось настолько, что я даже измыслил отповедь, достойную случая. Воздев к небесам указательный палец, я начал:

- Господь в доброте своей…

Дальнейшее выскользнуло из моей головы с такой быстротой, что я застыл с открытым ртом, тщетно взывая к своей помутившейся памяти.

- Ясно, - усмехнулся Лугий. – А коли ты праведник, то нечего глаза пучить на красивых девчонок. И в рот совать всё, что они тебе предлагают! Хотя, если по совести, Трина и мёртвого напиться уговорит. Для того Приап её тут и держит.

- Я помню, - с глубоким убеждением проговорил я. - Приап – это хозяин таверны!

- Ну да, а зовут его так, потому что у него шестнадцать детей от семи женщин. Трина – старшая.

Я ужаснулся.

- Это же грех!

Лугий непонимающе на меня уставился. Видимо чёрное критское вино подействовало и на него.

- Грех быть старшей в семье?

- Нет. Грех сладострастия. Иисусе! С семью разом!

- Дурная твоя голова! Я же не сказал – разом. Просто у него было несколько жён, ну, одна за другой, понимаешь? Одна умирает, ты снова женишься…

- Я?!

- Да не ты, дурень… Ох, что говорить с пьяным! Сиди здесь, никуда не двигайся. Я схожу за арфой, и мы пойдём домой.

Синий плащ моего спутника скрылся за дверью. Лёгкий ветерок с моря колебал оливковые ветви за оградой. Небесные звёзды плясали в моих помутившихся глазах, словно ветер раскачивал и их.

- Злой человек Лугий, - думал я, таращась в безлунное небо. – Безбожник, что ему! Мой грех, конечно, велик. Ну, откуда мне, сироте монастырскому, вкушавшему на своём веку лишь воду да козье молоко, знать о коварстве критского вина! Не ведающему – прости, говорит Господь! А он издевается, Лугий! Но я его всё равно люблю. Бог велел прощать и любить. Я и Трину люблю, хоть она и напоила меня. Она весёлая. У неё искрящиеся чёрные глаза и стола цвета вишни. От неё пахнет мёдовыми пряниками. Я люблю даже Приапа, хоть он и спал с семью женщинами! И Визария… Хотя, нет, Визария мне любить почему-то нельзя.