Пустой мир. Кровь и честь

Эдвард, вслушиваясь в накалившиеся до предела споры, вспомнил ту старую историю, рассказанную как-то его отцом, что если в одной банке закрыть множество пауков и даже регулярно кормить их, то они все равно начнут убивать и пожирать друг друга, до тех пор, пока не останется всего лишь один. Самый злой, самый сильный и наглый паук, сожравший всех остальных и при этом сумевший выжить. А потом он тоже умрет, не сумев переварить все то, что сожрал, подавившись, попросту не способный остановиться. Люди должны выходить на компромисс, иначе они просто рискуют повторить участь этих пауков, вот в чем мораль истории. И глядя на окружающих его феодалов, Эдвард все лучше понимал, что никто не хочет уступать. Равенство возможностей и чувство столь близкой власти, что до нее можно руку протянуть, ожесточали людей, заставляя их до последнего вздоха лезть вперед, пробивая перед собой лишь собственные интересы и не обращая внимания ни на что другое.

Дебаты были прерваны только уже глубокой ночью, когда напряжение достигло таких пределов, что еще немного, и феодалы готовы были объявить войну друг другу прямо здесь и сейчас. Стража Трона вошла в зал, объявив, что сегодняшнее собрание закончено, и продолжить можно только на следующий день. Взвинченные и нервничающие дворяне, все еще что-то вполголоса обсуждающие, не способные сразу оторваться от разгоревшихся споров, покидали свои места и расходились по выделенным для них комнатам в королевском дворце.

– Так что скажете по поводу сегодняшнего дня? – спросил Эдвард у графа Фларского, когда они уже выходили из зала. Граф выглядел совершенно истощенным в физическом и в моральном плане после того напряжения всех своих сил, что пережил в течение этого дня, – мне кажется, мы смогли достигнуть определенных успехов.

– Барон Гельский, можно сказать, практически выбыл из игры, – кивнул Рокфор, подходя к ним. В отличие от многих, буквально святившейся энергией, дебаты вернули ему хоть какое-то чувство цели в будущей жизни, – У него слишком слабы шансы, а после поражения его эскадры у Самрийских верфей потерял доверие как человек, способный командовать войсками. И остезейцы от него практически откололись, – он вспоминал последний час обсуждения, когда остезейские бароны неожиданно начали переходить на сторону графа Фларского, поддерживая предложенную им политику постепенных реформ, способную в будущем серьезно изменить внешний вид и внутреннюю структуру Рейнсвальда.

– Зато промышленники Хальса готовы держаться за графа Розмийского до последнего, – заметил граф Фларский, обреченно вздохнув, – я все же надеялся, что они оценят систему реформирования дорожного сообщения, из-за которого у них есть немало проблем с перевозками товаров. Видимо, предложения Гористаров устраивают их гораздо больше… Хотя вы правы, сегодняшний день можно назвать удачным, – он пожал плечами, – а с вами, друг мой, – он положил руку на плечо Эдварда, – у нас отдельные планы. Как вы думаете, как поступят Гористары, узнав о случившемся? Я имею в виду, относительно собрания. Представьте, какой резонанс может вызвать сообщение, что барон Тристанский нарушил нейтралитет пятисот часов! Почему мы только сразу об этом не подумали… – он покачал головой, разочарованный собственной недальновидностью, – я могу оправдать вас и даже в какой-то мере поддерживаю, но что скажут остальные феодалы? Это же действительно очень серьезное преступление.

– Если результат будет не в нашу пользу, то вы просто откажетесь от моей поддержки, – сказал Эдвард уже подготовленную фразу, – и публично обвините меня в нарушении признанных обычаев. Де-факто наше с вами соглашение силу не утратит, но после таких публичных заявлений у остальных не останется никаких сомнений в вас и в вашей благонадежности. Гористары получат предлог для нападения, а мы получим шанс их уничтожить, – барон просто пожал плечами, словно говорил о каких-то обыденных вещах, – нам сейчас нужен только действительный результат, а не мнение об этом результате…

– Черта с два так кто поступит! – возмутился Рокфор, слышавший каждое их слово, – Эдвард! Я не позволю тебе хоронить себя с такой же легкостью на радость Гористарам. Ты не должен так легко отказываться от всего того, что добился твой отец, даже если это в память о моей девочке. Я официально признаю вину за нападение на Росс. Если для этой войны нужны жертвы, то пусть жертвой стану я, а не ты, – прежде чем тристанский барон успел что-то сказать, Рокфор ткнул ему в грудь пальцем, – у меня есть наследник, пусть ему всего лишь семь лет, но мои вассалы помогут стать ему настоящим бароном. А ты последний из своего рода!

– Святые Небеса! Рокфор! – отмахнулся Эдвард, – о какой чести вы говорите здесь, на Рейнсвальде! Это всего лишь, демоны их раздери, слова, о чести здесь забыли еще до вашего рождения, ей лишь прикрываются, чтобы решать свои личные дела! Все остальное вранье и ложь! В королевстве нет больше дела чести, здесь есть лишь личные мотивы! Я хочу перебить всех Гористаров, от самого барона до последнего младенца! И не вам заставлять меня отказываться от подобного!

– Значит, у меня, мотивов, хочешь, сказать, нет? – рявкнул Рокфор, неожиданно крепко заломив руку Эдварда, чего уже никак нельзя было ожидать от такого старика, – если у кого-то и есть причины ненавидеть Гористаров, то это у меня! Чтобы дальше не было, но ты должен сделать то, чего я не смогу. Ты должен расквитаться с ними за все, что произошло. За все! Понимаешь? – он обернулся к графу, стоявшему рядом с видом человека, боявшегося вмешаться в столь яростный разговор, – граф, как будущий король, прикажите ему не принимать столь поспешных решений. Карийский баронат будет верен вам, не смотря ни на что, но Эдвард нужен вам как никто другой. За ним пойдут люди, вы видели это. Ни за мной, ни даже за вами, но он может стать тем, кто принесет вам Рейнсвальд, – Рокфор говорил горячо и поспешно, но к его словам нельзя было не прислушаться.

– Друзья, я, конечно, понимаю, что не имею права советовать в подобном споре, поскольку Изабелла не была мне так дорога, как кому-либо из вас, – показал головой граф, – но то, что говорит Рокфор, выгоднее с политической точки зрения. Он отец, потерявший дочь, и его поступок будет выглядеть гораздо лучше в любом свете, с какой стороны не посмотри. Многие из феодалов, что сейчас в зале, имеют детей, и его чувства для них будут понятны, в то время как любовь… – Дэлай развел руками, – это чувство описать намного сложнее. А действия Рокфора… их можно даже использовать для того, чтобы обернуть ситуацию в свою пользу, попытавшись выставить Гористаров виноватыми во всем произошедшем.

– Граф! – Эдвард чуть было не ударил его в лицо, но в последний момент все же спохватился, – вы вообще понимаете, что вы сейчас говорите! Я не позволю сделать вам из гибели Изабеллы свой политический трюк! Не позволю смешивать ее имя со всей той грязью, какой является Рейнсвальдская политика!

– Еще не время убиваться по этому поводу, – сказал граф, – Эдвард, ты знаешь, что другого выхода действительно нет, а ты нужен здесь, на Рейнсвальде. Нам нужен герцог Аверийский, феодал колонии, появление которой изменило весь прежний баланс на Рейнсвальде, герой Таркийской провинции и человек, чьими усилиями проект «Сакрал» обрел жизнь. И без которого герцог Камский никогда бы не смог его закончить. И ты нужен мне, чтобы стать королем, понимаешь? – логика говорила в его словах, и Эдвард не находил достаточно веских доводов, чтобы их оспорить. Не с этого он собирался начинать войну, не задумавшись о тех эмоциях, что могут подстегнуть Рокфора, слишком глубоко погрузившись в собственные страдания.

– Хорошо, пусть будет так, – сказал Эдвард, снова поднимаясь, соглашаясь со словами графа и видя одобрение Рокфора, хотя все остальное его сознание выло, требуя немедленно отказаться от этого безумия. Усилием воли барон подавил в себе эмоции, какие могли ему помешать, заставив себя действовать холодно и расчетливо, – только пообещайте мне одну вещь, граф. Как только вы станете королем, все обвинения с Рокфора будут сняты.