Спасенный

— Но очень хорошая, брат Аарон. Пока нам не прислали психиатра — нужно как-то выкручиваться.

— А как же, — хмыкнул брат Аарон. — Почти полтысячи людей с тяжелой формой ПТСР — и я.

— Пэтээсэр — это что? — спросил господин Ито.

— Посттравматическое стрессовое расстройство, — пояснил брат Аарон. — Чрезмерная тяжесть страдания, которое не прошло бесследно. К слову, отче, когда мы здесь закончим — половина ребят тоже будет нуждаться в терапии.

— Половина? — усмехнулся Сагара. — Это было бы хорошо. Я боюсь худшего.

— Нужно что-то делать. Вы неплохо сработались с теми инквизиторшами — а они же всё-таки не последние люди в империи. Надавите на какие-нибудь рычаги. Нам нужен головогрыз, потому что иначе я сам тут свихнусь.

Это была очень хорошая идея, и Сагара пометил себе в санторе: встретиться завтра с сестрой Еленой по поводу психиатрической помощи потерпевшим.

— А почему не сегодня? — спросил брат Аарон с какими-то вредными интонациями.

— Потому что сейчас у меня исповедь, а потом я беру добровольцев и мы отправляемся в канализацию — искать ребёнка.

Господин Ито вздохнул.

— Я же говорил вам, отче, что это привидение. Это душа одного из тех, кого вы сегодня похоронили — и я благодарен вам от всего сердца. Она успокоится теперь, и…

— Но моя душа не успокоится, пока я не буду убеждён, что это привидение, — ответил Сагара.

— Отче, я теряю веру.

— Я тоже.

Брат новиций Хаас раскрыл рот и захлопал глазами.

— Вы серьёзно?

— Куда серьёзнее. Как можно не утратить веры со дня, когда люди сотворили людям пекло собственноручно — а Господь их не остановил.

— Но ведь… — Брат Хаас запнулся. — Ну, я думаю, это… так было, наверное, всегда, вот что я скажу. Бог позволяет свершиться злу, потому что может это… превратить его в добро.

— Вот видишь, сын мой, ты уже сам знаешь, что я хочу тебе сказать. Но, получается, всё же теряешь веру. Стало быть, словами ничему не поможешь. Так?

— Выходит, так, — Брат Хаас опустил голову. — И что мне теперь делать?

— Попробуй делать как я: держи в голове альтернативу.

— Держать… что?

— Альтернативу. Иную возможность.

— Какую?

— Всё то же самое. Люди творят людям пекло своими руками — и на этом конец. Ни вознаграждения и утешения для тех, кто страдал. Ни кары для тех, кто причинил страдание. Ни Бога.

— Скверно.

— Вавилоняне живут с этим. Если могут они — сможешь и ты.

— А вы?

— А я не хочу.

— Так и я не хочу, отче!

— Тогда слушай. Я был бы величайшим на целом свете дураком и мерзавцем, если бы сейчас сказал тебе, что Бог допустил эти страдания жителям Сунагиси за их грехи. Я был бы просто дураком, если бы начал тебе объяснять, что это Божий план, из которого вышло какое-то большее благо для тех, кто погиб. Когда Бог пришёл к нам, ты сам знаешь, что Он сделал с людскими страданиями — Он разделил эту муку. Он не болтал на темы теодицеи, тем более не искал Себе оправданий. Мы с тобой тут сейчас можем лишь молчать перед лицом страдания. Молчать и действовать. Помнишь, когда Господу сказали про галилеян, убитых Пилатом?

— Да… разве они были грешнее всех Галилеян, что так пострадали?

Сагара кивнул.

— Это великое искушение, Хаас — пытаться дать ответ для кого-то другого. Найти какое-то рацио. Меня сейчас охватывает великое искушение найти для тебя какие-то очень правильные слова — но на наше общее счастье я знаю, что мои слова не вернут твоей веры. Если ты хочешь кричать Богу, как Иов — то кричи. Хочешь проклинать — проклинай. Об одном прошу — от своего, а не чьего-то ещё имени. И другая просьба — действуй. Что-нибудь ещё?

Хаас стиснул пальцы. Его курносое лицо было задумчиво и мрачно. Наконец он проговорил:

— Женщина.

— Ты полюбил какую-то женщину? — удивился Сагара.

— Нет. Та женщина, что вешалась. Она у меня из головы не идёт. Я знаю, что там были её дети, но не могла же она думать, что за два месяца они останутся живы?

— Нет.

— Вас там теперь ненавидят, отче. Не все. Но…

— Зачем ты мне это говоришь? Исповедь — это отпущение твоих грехов. Если ты больше не знаешь их за собой — то закончим, потому что мне нужно сделать ещё одно дело.

— Это отпущение моих грехов, потому что я на них накричал. Накричал на этих олухов, простите меня, отче. Как они смеют? Мы же пришли помочь…

— Мы пришли помочь, а ты накричал. Завтра пойдёшь и извинишься, — Сагара перекрестил Хааса и прочитал молитву отпущения грехов.

— А епитимья, отче?

— Епитимья будет сейчас. Пойдём, спустимся в канализацию. Посмотрим, не ждёт ли там нас какое-нибудь чудо.

Где-то к трём пополуночи по стандартному времени, когда Сагара уже стонадцать раз успел помянуть добрым словом господина Ито с его рассказами про призраков и назвать себя остолопом, дурнем, болваном и не только, когда Кинсби уже не смотрел никому в глаза, Шелипоф вдруг сказал по своему каналу:

— Мать твою так!

— Что такое? — встрепенулся Сагара, пытаясь локализовать Шелипофа на плане.

— Я влез ногой в дерьмо.

— Это канализация, — хмыкнул Коннор. — Что ты тут надеялся найти? Мармеладку в шоколаде?

— Шелипоф, стоять! — Сагара определил местонахождение декуриона и побежал в том направлении. — Ребята, все к нему.

— Что такое? — удивился сержант. — Мы теперь ещё и ассенизаторы?

— Нет, пустая башка! — ответил Шелипоф. — Коммандер прав: тут всё старое высохло от жара! Если оно свежее — а я вляпался в свеженькое — тут всё-таки кто-то лазит!

— Может, это оставил людоед? — Хаас, похоже, решил быть скептиком.

— Может, но в таком случае у него было очень погано с желудком. Оно такое жиденькое и, кажись, — с кровавыми ниточками.

— У половины местных, когда мы прилетели, была дизентерия.

— Возьми пробу, — велел Сагара, подходя.

— Уже, — Шелипоф показал капсулу. Потом, кривясь, — подошву своего ботинка.

— Мы с коммандером сегодня смердели сильнее, — утешил его Коннор.

— Да я вроде в курсе. Слышал, вас отмывали под высоким давлением в дезактивационной камере.

Сагара осветил стены туннеля.

— Это преувеличение, но не слишком большое. Двигаемся дальше на север, — сказал он, рассмотрев ещё раз план.

Они начали ночью от того места, где Кинсби совершил свое нечаянное убийство, нашли ближайший люк и спустились вниз. Там был перекресток, который повторял перекрёсток улиц сверху. Сагара отправил Кинсби с Гваном на север, Хааса с Коннором — на юг, Шелипофа с Уэле — на восток, а сам с братом Пацеком двинулся на запад.

Хаас с Коннором скоро вернулись — дальше был спуск к морю. Сагара поставил на плане метку — потому что на старой схеме этого выхода ещё не было; наверное, его проложили позднее. Хааса с Коннором Сагара направил уровнем ниже, а сам добрался до того места, где наверху была дырка между плитами, куда убежал малец.

Как он попал наверх, было теперь понятно: когда металлические балки завода расплавились и здание рухнуло, плиты провалили свод подвала, пробив дорогу сюда. Сагара не решился проверить, выдержат ли они вес взрослого человека и вернулся на перекрёсток, чтобы координировать остальных. Путь на запад был закрыт.

Весь город Минато занимал площадь четыре на двенадцать километров, вытянувшись с запада на восток, ограниченную с юга и севера океаном. Сагара помнил, что брат Томмиган видел ребенка на плитах старого причала, а Кинсби — около завода по переработке биомассы. Сагара очень надеялся найти ребенка под руинами завода, но там были сплошные завалы. «Бессмертные», убивая город, работали не за страх, а за то, что заменяло им совесть.

Он снова посмотрел на карту, покрутил её в разные стороны, выделив и увеличив сектор, где они уже побывали. Что у нас наверху? Промышленные кварталы, потом — административный центр. Энергостанция, дальше — цепочка одноэтажных строений, обозначенных шифрами — наверное, ремонтные цеха, где чинили навеги и драги — затем строение совсем тёмного назначения, административное здание городской коммуны, в архиве которой сейчас ковырялись сами инквизиторши, и местная больница. Хорошо. А что внизу?