Всего хорошего, и спасибо за рыбу!

Артур заерзал на сиденье, вывернув шею. И спросил, уже не в первый раз:

— Вы уверены, что с ней все в порядке?

Кроме того, что она была умопомрачительно красива, Артур мало что мог различить в темноте — он не мог определить, ни какого она роста, ни сколько ей лет, ни цвет ее волос. Задать ей вопрос он тоже не мог, так как она, увы, спала.

— Она просто под кайфом, — пожав плечами и продолжая смотреть на дорогу, сказал ее брат.

— И так должно быть? — в тревоге спросил Артур.

— Я ничего против не имею, — ответил брат красавицы.

— А-а, — протянул Артур. И, секунду подумав, прибавил: — Э-э.

Разговор что-то совсем не клеился.

Когда миновал шквал вступительных приветствий, Артур и Рассел (брата удивительной девушки звали Рассел; Артуру всегда казалось, что это имя носят только плотные мужчины со светлыми усами, которые сушат свою шевелюру под феном, по малейшему поводу облачаются в бархатные смокинги и манишки с оборочками и не соглашаются прекратить разглагольствования о бильярде даже под дулом пистолета), так вот, Артур и Рассел быстро обнаружили, что совершенно друг другу не нравятся.

Рассел был плотный мужчина. Со светлыми усами. И прекрасной, высушенной феном шевелюрой. Справедливости ради следует отметить — хотя Артур не видел надобности в такой справедливости, разве что в целях упражнения ума, — что у самого Артура вид был отвратительный. Человек не может пересечь сотню тысяч световых лет, большей частью в багажных отделениях, и ни капельки не обтрепаться — Артур обтрепался изрядно.

— Она не наркоманка, — вдруг сказал Рассел таким тоном, будто намекал, что наркоман кто-то другой из здесь присутствующих. — Она под воздействием успокоительного.

— Но это ужасно, — проговорил Артур, вновь вывернув шею, чтобы взглянуть на девушку.

Девушка слегка зашевелилась, уронила голову на плечо. Темные волосы закрыли ей лицо.

— Что с ней, она больна?

— Да нет, — ответил Рассел, — просто шарики за ролики зашли.

— Что? — переспросил испуганный Артур.

— Рехнулась, совсем тронутая, везу ее обратно в психушку, пусть попробуют ее полечить по второму заходу. Они ее выпустили, когда она еще считала себя ежиком.

— Ежиком?

Рассел свирепо засигналил машине, которая вынырнула из-за поворота им навстречу и метнулась на их сторону дороги, так что «сааб» еле увернулся. Похоже, сорвав зло, Рассел почувствовал себя лучше.

— Ну, может, и не ежиком, — успокоившись, сказал он. — Хотя с ежиком, видимо, было бы проще сладить. Если кто-то воображает себя ежиком, ему, должно быть, дают зеркало и несколько фотографий ежей и предлагают самому разобраться, кто здесь кто, а когда ему полегчает, еще раз решить, на кого он похож. По крайней мере медицинская наука может с этим совладать, вот что я хочу сказать. Только Фенни, видите ли, у нас больно умная. Все не как у людей.

— Фенни…

— Знаете, что я подарил ей на Рождество?

— Н-нет.

— «Медицинский словарь» Блэка.

— Хороший подарок.

— Конечно. Тысячи болезней, и все в алфавитном порядке.

— Вы говорите, ее зовут Фенни?

— Да. Я сказал ей: «Выбирай любую. Их все можно вылечить. Выписать нужные лекарства и вылечить». Так нет же, у нее что-то особенное. Чтобы усложнить всем жизнь. Она и в школе была такая.

— Да?

— Да, такая. Пристрастилась играть в хоккей и сломала кость, о которой никто никогда не слышал.

— Понимаю, как это действует на нервы, — неуверенно произнес Артур.

Он был весьма разочарован, узнав, что девушку зовут Фенни. Нелепое, унылое имя. Так могла назвать себя страхолюдная незамужняя тетушка, которой стало невмоготу носить имя Фенелла.

— Разумеется, я ей сочувствовал, — продолжал Рассел, — но это и впрямь начало действовать мне на нервы. Чуть ли не год хромала.

Он сбавил скорость.

— Вот ваш перекресток, да?

— Нет, нет, — сказал Артур, — до моего еще восемь километров. Если вам нетрудно.

— Ладно, — ответил Рассел после краткой паузы, долженствующей выразить, что ему очень даже трудно, и снова нажал на газ.

На самом деле это был перекресток Артура, но он не мог уйти, не узнав побольше об этой девушке, которая, даже не просыпаясь, завладела его душой. Он выйдет на следующем перекрестке или дальше.

Они подъехали к поселку, где когда-то жил Артур; он боялся даже представить себе, что его там ждет. За окном, будто ночные призраки, мелькали знакомые черты ландшафта. Глядеть на них было нестерпимо жутко — то была особая жуть, какую могут нагнать на тебя лишь совершенно обычные предметы, если видишь их там, где им быть никак не надлежит, и при непривычном освещении.

Насколько Артур мог судить, его межзвездные странствия, считая по земной временной шкале, длились лет восемь — да и то, как сочтешь время у чужих солнц, на вращающихся совсем в ином темпе незнакомых планетах? Но сколько времени утекло здесь, было ему невдомек. Да и какие события тут могли произойти, его измученный мозг не мог постичь. Потому что этой планеты, его дома, просто не должно было быть на свете.

Восемь лет назад после полудня в четверг эту планету уничтожили, стерли в порошок огромные желтые вогонские корабли. Средь бела дня, пока народ спешил на обед, зависли они в небе, словно закон тяготения был всего лишь местным обычаем, а его нарушение — чем-то вроде парковки в неположенном месте.

— Глюки, — сказал Рассел.

— Что? — спросил Артур, отвлекшись от своих размышлений.

— Она говорит, что у нее странные галлюцинации, будто она живет в реальном мире. Никак не втолкуешь ей, что она и вправду живет в реальном мире, — ты ей толкуешь, а она тебе: «Вот потому я и говорю, что галлюцинации странные». Не знаю, как вас, а меня такие разговоры утомляют. Накормить ее таблетками, плюнуть и свалить за пивом — вот мой ответ. Как говорится, горбатого могила исправит.

Артур уже не в первый раз нахмурился:

— Ну…

— А все эти сны и кошмары. И врачи твердят, что у нее на энцефалограмме непонятные скачки.

— Скачки?

— Это, — сказала Фенни.

Артур вмиг изогнулся дугой на сиденье и уставил взгляд в ее внезапно распахнувшиеся, совершенно пустые глаза. Она смотрела на что-то незримое, неотрывно смотрела сквозь Артура, брата и машину. Потом ресницы задрожали, голова дернулась, и девушка вновь мирно заснула.

— Что она сказала? — взволнованно спросил Артур.

— Она сказала: «Это».

— Что «это»?

— Что «это»? А черт ее знает! Этот ежик, эта труба, гвоздик от щипцов дона Альфонсо. Кажется, я уже говорил, что у нее шарики за ролики зашли.

— Вас это, судя по всему, не очень-то беспокоит. — Артур попытался произнести эту фразу таким тоном, будто просто констатирует маловажный факт, но у него не получилось.

— Слушай, парень…

— Ну извините, пожалуйста. Это не мое дело. Я вовсе не хотел сказать грубость, — залепетал Артур. — Я понимаю, вы за нее очень переживаете, по всему видно, — солгал он. — Я понимаю, это у вас напускное, чтобы не принимать близко к сердцу. Вы уж меня простите. Я только что вернулся издалека. Из туманности Лошадиная голова.

И в сердцах отвернулся к окну.

К своему удивлению, он осознал, что в этот эпохальный вечер, вечер возвращения на родную, навеки утраченную и чудом вновь обретенную Землю, самым сильным из теснящихся в его душе чувств оказалась внезапная страсть к этой странной девушке, о которой он знал лишь две вещи: что она сказала ему одно слово «это» и что встречи с ее братцем он не пожелал бы даже вогону.

— Так, э-э, что это за скачки, да, скачки, о которых вы говорили? — торопливо продолжал Артур.

— Послушайте, это моя сестра, не знаю, почему я все это вам рассказываю…

— Ну извините. Может, мне лучше здесь выйти? Вот и…

Стоило Артуру произнести эти слова, как выйти из машины стало невозможно — утихшая было гроза внезапно обрела второе дыхание. Молнии принялись злобно хлестать небо. Сверху лилось столько воды, будто кто-то решил вылить на землю Атлантический океан — причем сквозь крупное сито.