Проводник

Впервые я покинул свой мир еще в школе. И тогда подтолкнул меня к этому Тогот.

— Врата, через которые ты проведешь караван, в этот раз останутся открытыми более суток. Мир, что лежит за ними, вполне безопасен. Он не такой как твой, но во многом похож, — объяснил мне покемон-учитель. — Я бы посоветовал тебе пройти через врата вместе с караваном. Ты должен взглянуть на иной мир.

Если бы я знал, какую гадость приготовил мне Тогот! Но я послушался. Тем более, что в этот раз караванщики по большей части ничуть не отличались от обычных людей. Но знать, что другие миры существуют, общаться с демонами и различными удивительными созданиями, и совсем другое, хотя бы раз перешагнуть черту, отделяющую реальность от волшебной сказки.

Доставить караван на место оказалось не сложно. В тот раз мне повезло, и врата открылись на чердаке дома в центре города, в старом фонде. Еще большей удачей было то, что открылись они в пять утра. Заклятие для родителей (они ведь не должны были заметить мое отсутствие), небольшая маскировка, сильный туман и за какие-то полчаса я доставил караван к вратам.

Один за другим проходили караванщики через дверь. Я смотрел им вслед, и в какой-то момент меня словно окатило ведром холодной воды. «Подумай, — сказал я себе. — Стоит сделать один шаг, и ты окажешься в ином мире. Там не будет ни мамы, ни бабушки с дедушкой, ни Тогота. Ты окажешься один на один с неведомым…» Вот это самое страшное для меня слово — НЕВЕДОМОЕ. Любое чудовище, тот же Тогот, стоит только присмотреться к нему поближе, ничуть не страшно. Опасно… может быть, но не страшно. Но неведомое… Оно всегда ужасно…

Последний из караванщиков повернулся ко мне. На всю жизнь мне врезалось в память его узкое нечеловеческое лицо со слишком глубоко посаженными глазами. Его рот открывался и закрывался, зловеще сверкая заостренными зубами.

— Ты идешь, мальчик? Твой демон сказал, что ты пойдешь с нами до города.

Я кивнул. А потом, крепко-накрепко зажмурившись, сделал несколько шагов вперед. Открыл глаза и закричал. Закричал от ужаса.

Тогот подставил меня. Он-то знал, на что похож мир по ту сторону врат. Он знал, а я нет, я даже представить не мог, что могу оказаться в подобном месте. Наверное, если бы меня попросили нарисовать ад, то делать наброски я непременно отправился именно сюда.

Весь мир был серым и красным. Вокруг расстилалась серая равнина, больше всего напоминающая лунный пейзаж. Лишь кое-где торчали из земли светящиеся деревца без единого листа. У самого горизонта неясной грудой возвышался город — переплетение массивных, словно вырубленных из черных скал зданий. Широкие, у основания, они постепенно сужались, заканчиваясь ровными площадками на каждой из которых сидела уродливая каменная тварь. В это скульптурном панноктикуме не было двух похожих созданий. Но не это поразило меня, а размеры бесчисленных скульптур. Судя по расстоянию, они были не просто огромными, а гигантскими — размером превышающими Родосского колосса.

И над этим городом клубились багровые облака, из гущи которых то и дело срывались молнии, омывающие белым пламенем уродливые фигуры…

Помню, я кричал от страха. Помню, упал в серую пыль дороги, и рыдал, растирая по лицу грязь мокрыми от слез ладонями…

НО в этот раз не было ничего похожего.

Возьмите зеленое стекло и посмотрите сквозь него на окружающий мир. Вот и все. Неприятный зеленоватый оттенок на всем.

В этом даже было что-то забавное. Взглянуть на колдовской Петербург. На родину Черной Курицы и видений Одоевского. Осторожно, словно боясь, что новый мир растает как сказка, я шагнул вперед и встал рядом с Татьяной. С этого места открывался вид на Большой проспект. Но что это был за проспект! Дома и пропорции улиц оставались теми же, но все здания словно разом постарели на несколько сотен лет. Растрескавшиеся фасады, лопнувшие, но аккуратно склеенные стекла витрин, черные дыры пустых окон на верхних этажах. И повсюду мох, нездоровая плесень, более уместная на заболоченном кладбище, чем на улицах северной столицы. Никакого асфальта — брусчатка, влажная и осклизлая. А деревья. Куда делись деревья? Вместо них по обе стороны дороги вытянулись заросли папоротников, чьи зелено-бурые маслянистые листья лишь дополняли картину всеобщего упадка.

— Не весело, — удивленно протянула Татьяна.

— А ты что ожидала? Райский сад? — я попробовал улыбнуться, но улыбка получилась кислой. — Здесь мир, живущий по иным законам…

— По тем же самым законам он живет, — возразила мне моя спутница. — Только мы понять их не можем.

— Почему? Любой закон, если это закон, можно понять.

— Нет, — печально протянула Татьяна. — Понять его можно, принять нельзя. Сколько бы ты не прожил здесь, этот мир всегда будет для тебя чужим. Ты всегда будешь подходить к нему со своими мерками, по своему оценивать окружающее.

— Откуда ты знаешь?

— Один такой мир, я уже видела… — и моя спутница решительным шагом направилась вперед, дав мне понять, что разговор закончен.

Мы молча прошли по Большому. Иногда нам навстречу попадались прохожие: серые люди в серой одежде. Некто не обращал на нас внимания. Каждый спешил по своим делам. Нет, не так рисовался в моем воображении этот мир. Я-то думал, что мир, где колдовство общедоступно и возведено в ранг одного из физических законов — райский уголок. Мир красоты и гармонии, или, наоборот, жуткая страна, полная демонов и чудовищ. А вместо этого предо мной предстал мир упадка и нищеты — мир разбитых надежд.

Иногда нас обгоняли экипажи. Низкорослые, серые лошадки тащившие или телегу или коляску. Никаких машин. Лишь печальный цокот копыт, эхом отдающийся в разбитых стеклах витрин.

На месте Андреевского рынка раскинулся базар. Множество пустых деревянных рядов. Лишь в дальнем углу у лотков с какими-то пожухлыми овощами восковыми фигурами застыло несколько женщин в темных одеждах.

Медленно вышагивая по каменной мостовой мы добрались до Первой линии и свернули в сторону Тучково моста. Тут я задержался. На углу дома под слоем плесени затаилась медная табличка. Я подошел поближе, осторожно, стараясь не испачкаться, стер грязь. Медная табличка открывшаяся мне, гласила:

ПЕРВАЯ ПЕРСПЕКТИВА

Ну, ничего себе!. Не «линия» — «перспектива»!

А на пересечении Первой линии и Среднего меня ждал еще один сюрприз. В первый момент я решил, что передо мной памятник. Но… Нет памятники такими не бывают. На развороченных трамвайных рельсах, словно стремясь взвиться в небо, застыл вагон. Проржавевший, без стекол, для меня он стал символом этого города — обители упадка и разрушения.

— Неужели здесь когда-то ходили трамваи? — удивился Татьяна.

Я огляделся. Нет, тут не было никаких проводов. Даже намека не было.

— Конка?

— Как в Англии?

— Кто его знает, — пожал плечами я, и мы побрели было дальше, но тут я заметил еще одну деталь. Я даже перешел на другую сторону Первой Перспективы, чтобы удостовериться, что глаза меня не обманывают.

На другом конце вагона конки было устроено что-то вроде виселицы. В петле покачивался полусгнивший труп, уставившийся пустыми глазницами на темную мостовую. А вокруг текла спокойная жизнь. Угрюмые люди как ни в чем не бывало спешили по своим делам. А мертвец спокойно покачивался в петле. И судя по всему, висел он тут не один день.

Взмахом руки я подозвал Татьяну.

— А как тебе это нравится?

Но мои ожидания не оправдались. Вместо бурной реакции она лишь пожала плечами:

— Этого и следовало ожидать. В мире, откуда явилась та тварь, именно так и должно быть. Интересно, а что там написано?

Она подошла к покойнику. Я последовал за ней. И в самом деле на груди у повешенного на грубых веревках болталась деревянная табличка к которой сбоку была приколота какая-то бумага. На деревяшке крупными буквами было выведено: