Алгоритм невозможного

Право сформировать экипаж было предоставлено Солю. Он воспользовался им, не пренебрегая советами психологов. И подобрал себе в товарищи людей, совсем на него не похожих.

Серж Вивьен… Одновременно окончил с отличием медицинский факультет и консерваторию, но, к огорчению меломанов, успевших оценить его уникальный голос, отказался от оперной сцены, предпочтя скромную должность бортврача-астронавта лаврам любимца публики.

— Это правда, что ты сделал операцию на сердце во время полета? — поинтересовался Соль при первом знакомстве.

— Разве нельзя? — с нарочитым простодушием, скрывавшим вызов, в свою очередь, спросил Серж.

— И был первым, кто решился на такую операцию в космосе? Говорят, тебя даже внесли в книгу рекордов Гиннеса…

— Ну, внесли, — неохотно признался Вивьен.

— Я бы на твоем месте гордился, — сказал Соль. — Как-никак, книга эта издается уже много столетий. Так что ты вошел в историю!

— Как вошел, так и выйду…

Перед стартом корреспонденты выпытывали у Сержа, что привело его на

«Гею».

— Ни разу не бывал в центре Земли, — ответил тот. — Хочу подышать тамошним воздухом.

— И только?

— А разве этого мало?

— Но вы же врач! — не распознав иронии, возмутились корреспонденты.

— Буду счастлив, если в качестве такового окажусь не у дел!

Перси Перс, третий член экипажа, выглядел полной противопо-ложностью

Вивьена. Как многие люди, наделенные от природы богатырской силой, он был простодушен и застенчив. Розовое и гладкое младенческое лицо, большие спокойные руки, поросшие золотистыми волосками, льняная шевелюра редкой красоты и пышности…

Поговорив с Перси, Соль уверился, что он добрый, компанейский парень.

Этого, конечно, было недостаточно, чтобы стать членом экипажа, но и квалификация претендента оказалась наредкость подходящей.

Окончил университет. Потом, к всеобщему удивлению, оставил специальность геосейсмолога и сделался астронавтом. Даже не мечтал попасть на «Гею»

(конкурс-то какой!). Но все же подал заявление. И случилось чудо: единственное в своем роде сочетание профессий штурмана и геосейсмолога склонило чашу весов в пользу Перси.

Тесты подтвердили психологическую совместимость трех интранавтов (не зря утверждают, что противоположности сходятся!), и благословил их Великий

Физик, а Преземш лично напутствовал перед стартом…

Через месяц всех троих охватила уже не просто затаенная тоска по дому, а ностальгия оглушительной силы. Такого чувства они не испытывали даже во время гораздо более длительных космических полетов. Казалось, интрадром остался не в трехстах километрах, а в неисчислимых парсеках от «Геи» или вообще в каком-то параллельном мире.

Подумав об этом, Соль вспомнил, как Великий Физик вскользь упомянул, что моделью параллельных миров может служить многоканальная линия импульсной связи с временным уплотнением.

— Представь, сынок, — говорил он, — что время, в котором мы существуем, не сплошное, а прерывистое: короткие импульсы периодически чередуются с гораздо более длительными паузами. В паузах нет ни нас, ни нашей Вселенной.

Они заполнены множеством других импульсов времени, образующих бессчетное число периодических последовательностей, и в каждой своя Вселенная, свое мироздание…

— Какие же это параллельные миры, если они существуют поочередно? — спросил тогда Соль.

— Не так-то просто отрешиться от постулата непрерывного времени, — усмехнулся Великий Физик. — Мы не существуем в паузах, а значит, не замечаем их: паузы для нас тоже вроде бы не существуют. Поэтому, признавая множественность мирозданий, мы предпочитаем считать их параллельными нашему.

Воспоминания… Они одолевали не только Соля. Но интранавты старались не бередить друг друга ими, загоняли ностальгию в глубь подсознания, откуда она так некстати выплескивалась.

В их отношениях появилась грубоватая нежность. Теперь они представляли собой как бы человеческое общество в миниатюре, но несравненно более доброе и сплоченное.

2. Дьявол как фактор устойчивости

Вот уже почти год «Гея» со скоростью черепахи — четыреста метров в час — углубляется в толщу Земного шара, уверенно преодолевая пустоты и свили, гранитные массивы и скопления лавы. Пройдено три тысячи километров — чуть меньше половины пути. Позади поверхность Конрада, в прошлом — предел дерзаний, и поверхность Мохоровича, отделяющая земную кору от мантии.

Миновали и субстрат — верхнюю часть мантии, образующую вместе с корой литосферу, и слой Гутенберга — астеносферу.

Соль мысленно усмехнулся, вспомнив, что в переводе это «слабая сфера». Но именно она доставила им самые сильные ощущения.

Однажды интранавты проснулись от грохота. Можно было подумать, что корпус корабля сделан не из монолитной вольфрамкерамики, а из жести: он гремел и дребезжал на все лады.

Штурман-сейсмолог Перси Перс крикнул, успокаивая:

— Все в порядке, парни! Так и должно быть. Мы пересекаем акустический волновод. Потревоженные в своей норе, беснуются обитатели преисподней. Но нам, атеистам, они не страшны!

Серж Вивьен возвысил над грохотом сочный баритон:

— И это ты называешь порядком? Того и гляди, лопнут барабанные перепонки.

Вам-то я их залатаю, а кто поможет мне?

Только тогда Соль спохватился и включил виброгасители, подумав, что допустил непростительный промах.

— Совсем другое дело, — удовлетворенно сказал Серж.

Ни он, ни Перси не подали вида, что заметили оплошность командира.

Интранавтам пока везло. Если не считать адского грохота «слабой сферы», который можно было предвидеть, неожиданностей не встретилось, хотя экипаж

«Геи» оказался в положении мореплавателей, ведущих судно по карте времен

Колумба…

Температура за бортом не превышала двух тысяч градусов Кельвина, и система охлаждения действовала вполсилы. Но самое трудное ожидало их впереди: вот-вот они должны были проникнуть во внешнее ядро, где температура возрастет, по крайней мере, в два раза и вещество перейдет в жидкую фазу. Сила тяготения будет падать, однако «Гея» подвергнется статическому давлению, равному, если верить расчетам, десяткам миллиардов килограммов на квадратный метр — в миллион раз больше давления воды на дне глуб очайших океанских впадин.

Но так ли это много, если принять во внимание, что еще в давние времена, когда о тензокерамике не могли и мечтать, примитивные батискафы достигли дна Марианского желоба, установив абсолютный рекорд глубины погружения, побить который в принципе невозможно: более глубоких впадин в мировом океане не существует…

И все же при мысли о тисках, готовых раздавить корпус «Геи» как ореховую скорлупку, интранавтам становилось не по себе, хотя рассудок успокаивал: у корабля, самое малое, десятикратный запас прочности.

Соль подбадривал товарищей:

— Зато там не будет ни глубинных оползней, ни магмовых селей, ни сейсмоударов.

— Если до сих пор не сверзлись в тартарары, то уж и в геене ог-ненной не пропадем, — пророкотал Вивьен. — А там и до центра Земли рукой подать. Соскучился по невесомости…

— Скоро полегчаем, — заметил Перси. — Жаль, попрыгать негде!

— Вот вернемся на Землю, напрыгаешься!

Серж так и сказал: «на Землю». Мир, в котором оказались интранавты, был настолько замкнут и отчужден от всего привычного, что никак не отождествлялся с Землей. Напрашивалась аналогия с дальним космосом, и Соль не в первый раз подумал о том, какое меткое название дал Великий Физик подземному миру. А ведь поначалу сопоставление «космос — интракосмос» выглядело беспочвенной игрой слов.

Лишь одно несоответствие было в этом двуединстве, но и оно скорее подтверждало, чем опровергало диалектическую взаимосвязь внешнего и внутреннего космоса: в первый можно проникнуть взором и тем самым убедиться в его беспредельности, а во втором чувство беспредельности вызывалось обратным — невозможностью увидеть.

И Соль, вспоминая Великого Физика, размышлял об извечном союзе противоположностей, без которых нельзя достичь гармонии: одинаковость лишает ее смысла.