Земля – Паладос

Освободившийся от кляпа спут присел рядом.

— Что будем делать?

— Спать, — отозвался Исаак. — Потом есть и снова спать. Если дадут выпить — значит, еще и пить будем.

Говорить не хотелось. Рыжий вытянулся на полу во весь рост и отвернулся носом к стенке, давая понять, что продолжения разговор не возымеет.

Спут тяжело вздохнул и отошел. Исаак закрыл глаза.

— Мик, — послышался голос Антрацита с другого конца пещеры, — а нам дадут выпить?

— Ага, — хохотнул Мик. — А еще дурманчика и девочек. Мечтай больше, синяя рожа.

— Да я не пью, — отозвался спут. — Я убежденный трезвенник. У меня был опыт, и я думаю, что алкоголь не снимает стресс. Он не антидепрессант, наоборот — он самый настоящий депрессант. По моему убеждению, существо, получившее радость от принятия алкоголя, позднее возвращается в обычный мир без всяких алкогольных радостей. И еще с большей силой осознает несовершенство, и с новой силой жаждет алкоголя, и…

— Заткнись, синяк, — услышал Исаак голос Мика. — Или я тебя прикончу.

Спут замешкался. Послышалось сопение.

— А что скажет твой начальник?

— Ничего не скажет, — пригрозил Мик. — Выкуп дают за церковника, а не за синюю гадость.

— За синюю гадость приплачивают, — ввернул Антрацит. — Так что не разбрасывайся.

Исаак повернулся и посмотрел на вход. Спут стоял там, маленький и синий, как жертва планеты политзаключенных Небус. Над ним угрожающе нависал Мик.

— Я просто хотел сказать, — робко добавил спут, — что священник без алкоголя не протянет и недели. А выкуп привезут не так быстро. Земля все-таки находится на расстоянии… — Спут замешкался. — В каких единицах измерения вам удобнее?

Транспортник был не просто стар, а древен. Его трясло, словно больную замерзшую старуху. Габриель сидел в жестком кресле возле иллюминатора и смотрел на черное космическое ничто. Это если смотреть с Земли или с еще какой планеты, ночью видно звездное небо. И звезд кажется несметное множество. А когда летишь через эту тьму, видно, сколь одиноки звезды и сколь огромна и бесконечна чернота.

Габриель закрыл глаза. Перед внутренним взором была та же чернота, что и по ту сторону иллюминатора. Из черноты, словно звездочки, выскакивали и удалялись лица.

Он не успевал их разглядеть, но почему-то знал, что все они давно умерли. Вон то похоже на отца, а вот это на Патрика. Патрик так и не стал священником, он утонул в пруду. В детстве. Тогда в детстве они часто играли с Габриелем. И Патрик всегда мечтал стать священником-следователем, его тянуло на приключения. А Габриель хотел быть священником-администратором, ему нравились загадки бытия, его радовала всякая информация, до которой мог дотянуться, и он спал и видел архивы Церкви Света, в которых записано то, о чем даже в Церкви не все догадываются. Они мечтали вместе. А вышло иначе. Он стал священником-следователем, а Патрика не стало.

Одна звездочка-лицо полыхнула чуть ярче. Светлая голубоватая. Приблизилась, и Габриель узнал 100 ГЦ.

— Здравствуй, — нарушил молчание спут.

— Я…

— Не говори, я знаю, — кивнул спут.

Священник замолчал, синекожий тоже. Чернота вокруг сузилась до рамок иллюминатора. Габриель вроде бы летел в транспортнике, даже осталась память о твердом кресле. А спут, казалось, плывет по ту сторону окошка космического корабля.

— Хотел извиниться, — нарушил молчание Габриель.

— Я тебя простил. Я даже не сержусь, что ты не можешь определиться, чего хочешь пить. Вы, люди, такие неопределенные. У нас, спутов, все проще, четче. Есть логика, есть факты, есть обязательства, есть долг.

— А чувства?

— Есть долг, — повторил спут. — Ты мне не должен. Я ведь не из-за тебя погиб.

— Я чувствую себя виноватым, — пожаловался Габриель. — Устал я. И, наверное, должен плыть где-то рядом с тобой.

— Ты человек, священник. Все же ты просто человек. Можно быть должным или не быть. Без всяких «наверное». Ты не должен. И ко мне тебе пока рано.

Лицо спута стало удаляться.

— Погоди! — закричал Габриель.

Рамка иллюминатора стала сужаться, словно пытаясь поймать удаляющегося 100 ГЦ. Габриель всеми силами хотел задержать, поговорить, понять. Но не знал, о чем говорить и что понимать, в голове была каша, наружу рвались чувства.

— Проснись, брат Габриель, — долетел до слуха удаляющийся голос. — Проснись. Не то полетишь рядом со мной прежде времени.

За сотни парсеков от летящего сквозь черное безмолвие священника-следователя на нарах паладонийской тюрьмы, посапывая, дрых техномаг. Сон его был неровным, напряженным, отчего тело сводило судорогой, а зрачки метались как сумасшедшие под сомкнутыми веками. Тьма, которая снилась Васису, отличалась о той, что видел Габриель. Эта тьма шевелилась, словно живая, металась странными тенями, и если что-то и поблескивало сквозь нее, то не лица, а руки.

Руки тянулись к нему, стараясь вцепиться в горло. Руки вскидывали стволы ружей и пистолетов с черными провалами стволов и прозрачными окулярами линз, посылающих лазерные лучи. Руки выхватывали из темноты остро оточенные лезвия, бритвы и прочие странные предметы, которыми можно было не только повредить организм техномага, но и лишить его жизни. И все эти орудия медленной и быстрой смерти тянулись к нему, заставляя спящее тело трястись, словно в приступе эпилепсии, и покрываться испариной.

Он пытался увернуться, но руки кружились вокруг него, пока пара особо шустрых не схватила сзади. А другие спереди вцепились в горло. Он заметался, но сопротивление было бесполезно. Что-то остро блеснуло и ударило под ребра…

Владимреску проснулся и с всхлипом подскочил на нарах. Хотел закричать, но та же крепкая сухая рука, что пихнула в бок, теперь зажала рот.

— Тихо, — прошипел сокамерник.

За то время, что они делили тюремные апартаменты, Васис так и не узнал имени мужичка. На все попытки сокамерник отвечал лишь, что его имя техномагу один черт ничего не скажет, а стало быть, и знать незачем.

Сердце стучало, как сумасшедшее, но голова понемногу отходила от сна, начинала работать, и Васис оставил попытки раскричаться. Рука зэка сползла с лица.

— Пора, — тихо сказал он. — Помнишь, как договаривались?

Техномаг кивнул в полумрак камеры.

— Хорошо, — удовлетворенно отозвался сокамерник.

Васис не успел ничего сообразить. Из-под головы выдернули подушку, потом что-то душное, мягкое легло на лицо, сдавило, перекрывая дыхание. Подушка. Техномаг задергался. На мгновение показалось, что мужичок обманул, что все договоренности лишь байка, чтобы проще было с ним расправиться.

Мысль не успела развиться в агонию. Давление сверху прекратилось.

— С богом, — услышал он голос через подушку.

Мужичок тихонько соскользнул на пол. Прошелестели к двери легкие шаги. В дверь забарабанил сухой мелкий кулак. Стучать сокамернику пришлось недолго. Очень скоро в коридоре затопали шаги, лязгнула створка окошка.

— Что шумим? — недовольно буркнули с той стороны двери.

— Дружок мой задохнулся, — миролюбиво сообщил голос сокамерника, — а со жмуриком в одной камере как-то невесело.

Васис прислушался, но не услышал ничего, кроме безумного оглушительного боя собственного сердца. Ответа не последовало. Тишину, разрываемую пульсирующей в висках кровью, нарушил хлопок створки. Потом зашебуршало, и с лязгом открылась дверь. Теперь по плану охранник должен был оказаться в камере.

Техномаг затаил дыхание, боясь, что вот сейчас, в этот самый момент, на него может смотреть охрана. Шаги приблизились вплотную к нарам. Теперь на него просто обязаны были взглянуть.

— Что ж это он, сам? — с наигранным недовольством спросил охранник.

Судя по звуку, он стоял возле самого лица Васиса, укрытого смятой подушкой.

— Нет, — ответил голос мужичка-сокамерника. — С божьей помощью.

— Ну-ну, — голос охранника зазвучал иначе, будто он повернулся спиной к нарам. Именно так и должно было случиться.