Дикари Ойкумены.Трилогия

Каждый «орелХ» увозил с Острова Цапель от пяти до восьми счастливых тузиков. По прибытии на планеты Великой Помпилии тузики, уже имеющие навык корсетизации , поступали на энергорынок. Свежеиспеченные специалисты по перепрошивке координирующих сетей на нового владельца работали не покладая рук: спрос заметно превышал предложение.

– …эй, док! Докладываю…

– Строй удержали?

– Удержал, стряхнул и спрятал в ширинку.

– Отлично. Жду вас послезавтра.

* * *

– Курсант Катилина для прохождения вакцинации прибыл!

– Вольно, курсант.

– Разрешите сесть в кресло?

– Садитесь. Не сюда, в четвертое.

– Слушаюсь!

– Что говорят наши показатели? Недурно, курсант. Очень даже недурно.

– Рад стараться!

– Приступим…

Шок, подумал доктор. Да, натуральный шок. Иными словами трудно было назвать состояние доктора Туллия, когда Гней Луций Катилина впервые возник на пороге медкабинета в коллантцентре. Поначалу Туллий не узнал парня. Сказать, что курсант – теперь снова курсант! – Катилина сильно изменился, значит, ничего не сказать. Нагловатую ухмылку, не сходившую с лица курсанта в бытность на Тренге, как резинкой стерли. Канули в прошлое злые остроты, до которых прежний Катилина был большой охотник. Парень осунулся, выглядел изможденным и не вполне здоровым, но держался молодцом. Заглянув в его личную карточку, Туллий ахнул: год на интенсиве сервостиламина, и никаких подвижек. Последствия дуэли с курсантом Тумидусом вышли на хронический уровень: истончение поводков, постоянная угроза обезрабливания – и, как следствие, мучительной смерти.

Сидеть парню на игле до конца дней.

– Желаете приобрести тузика? Для стабилизации энергоресурса? – осторожно, стараясь не обидеть, поинтересовался доктор, облепив Катилину датчиками для первичного обследования.

– Никак нет!

– Хотите стать коллантарием?

– Так точно, господин оберманипулярий!

– Давайте без чинов. Обращение «доктор» меня вполне устроит.

– Так точно, господин оберманипулярий!

Он на войне, понял Туллий. Он на войне весь этот год. С момента дуэли и по сей день Катилина ведет войну не на жизнь, а на смерть. В прямом смысле слова: за свою жизнь против смерти, которой не пожелаешь и врагу. Коллантцентр – его последняя надежда, шанс на победу.

Единственная возможность для помпилианца лишиться рабов и остаться при этом в живых – войти в состав колланта.

Курс «солдатчины» Катилина прошел в училище. Ему уже начали колоть «офицерку», он получил навык работы с корсетом . Теоретически сервостиламин совместим с офицерскими инъекциями. На практике… На практике никто этого не проверял.

Что ж, доктор Туллий, вам опять выпал жребий первопроходца.

Сегодня у Катилины была последняя инъекция экспресскурса. Если все пройдет гладко, через пять дней – тест на коллантсовместимость.

– Как ваше самочувствие? Что вы видите?

– Самочувствие нормальное.

Катилина скрипнул зубами. Взял паузу, выравнивая сбившееся дыхание, и доложил:

– Я держу строй.

Эпилог

«В манеже шамберьер играет ту же роль, что в оркестре – палочка дирижера. Бич есть бич, от слова «бить», но в конноакробатических номерах наказание исполняет служебную функцию. Удар – условный сигнал, по которому группы животных запоминают сложные фигурные переходы или перемены в темпе. Как только лошадь теряет темп, шталмейстер исправляет ошибку, тушируя животное концом шамберьера. Иначе акробат, который выступает, стоя на лошади, и лишен средств воздействия на нее, утратит сосредоточенность на трюке – и может поплатиться здоровьем, а то и самой жизнью…»

Эту консультацию я брал у Луция Тумидуса, известного клоуна, в прошлом – опытного наездника, звезды цирка. Мой консультант готовился отметить семьдесят пятый день рождения, будучи вполне бодр духом и телом. Я предупредил его, что пишу монографию не о цирковом искусстве, а о специфике корсетных

служебных взаимоотношений в армии Великой Помпилии. Господин Тумидус ответил: «Кто в армии служил, тот в цирке не смеется!» – и, признаться, я не понял соли анекдота.

Адольф Штильнер, доктор теоретической космобестиологии

Валерия непреклонна:

– Рожать будем здесь, на Октуберане.

– Будем, – счастливо поддакивает Изэль. – Здесь.

Она уже вовсю болтает на унилингве и коекак – на помпилианском. Но в случаях, когда эмоции захлестывают – эта беда частенько случается с госпожой КитлалиТумидус – Изэль ограничивается краткими репликами, компенсируя односложность мимикой и жестами.

– Родильный дворец № 1, – Валерия ставит точку. – Управление здравоохранения Нумского ЮгоВосточного админокруга. Там я рожала твоего оболтуса. Лучше не придумаешь.

– Дорого, – вздыхает Изэль.

Она скуповата. Ей все время кажется, что комфорт введет семью в долги. Изэль до сих пор путается, планируя бюджет. Она уверена, что Марк обманывает, когда говорит, что еще и откладывает на депозит. Ну конечно, обманывает. Не хочет волновать беременную жену. Живот Изэли очень заметен, торчит огурцом. Дома такая примета говорила, что носишь мальчика. Но врачи сказали: девочка. Изэль верит здешним врачам, хотя изредка, в минуты слабости, склонна доверять приметам.

– Ерунда, – безапелляционность Валерии сродни властности командира. Юлий утверждает, что воинский чин получил он, а все, что к чину прилагается, досталось супруге. – Это мы можем себе позволить. Рожаем в первом дворце, и хватит об этом.

– Рожаем, – соглашается Изэль.

Ей нравится множественное число. Оно успокаивает, как если бы Валерия и вправду собралась отдаться акушерам вместе с невесткой, разделив роды на двоих. Вдвоем легче. Матерь Омесиуатль! Втроем еще легче, потому что есть Марк. Вчетвером – в Луция, старого клоуна, Изэль влюблена по уши. Вшестером – свекра, а в особенности его старшего брата, Изэль побаивается, но знает, что лучших тылов не придумать. Всемером: Пак – это отдельная история, которую без смеха не расскажешь…

Если она и плачет ночами, то старается, чтобы Марк не услышал, и вообще все это глупости. У беременных нервы – тряпочки. Дождь с утра, и глаза на мокром месте. Когда Марк предлагал ей просмотр свежих записей с Острова Цапель, желая успокоить, доказать, что жизнь на родине наладилась – Изэль отказывалась, вплоть до ссоры с мужем. Надо принимать обстоятельства такими, какие они есть: нет надежды, нет и разочарования. В конце концов, если посмотреть вокруг трезвым взглядом, это в некоторой степени честный плен, это почти эйфория, а то, что нет солнца, так не все же сразу.

– Рожаем здесь.

– Ага, здесь.

Диалог, содержательный как сама жизнь, мог бы длиться вечно, когда б не две помехи, ближняя и дальняя. Дальней была физиология: сколько ни носи, однажды станешь мамой. Ближней был Пак:

– Кыш! Брысь! Никаких женщин!

Изэль ни капельки не боится Пака. А уж Валерия – так точно. Вооружившись упреками и осознанием собственной правоты, свекровь накидывается на карлика: чего орешь, еще испугаешь, не видишь, мы с пузом, мужичьё тупое… Изэль ищет паузу, вклинивается, смягчая конфликт: да, подошли, не заметили, да, казан не любит женщин. Никто не любит женщин, уточняет Валерия. Раздва, и в бега, на работу, на войну, в командировку, а мы страдай и мой посуду.

Пак хохочет.

Бес, дорвавшийся до жарки особо злостных грешников, Пак пляшет у казана – широченного чудовища из пористого чугуна. Поднять казан, установить на живой огонь, а уж тем более снять с огня полным доверху, со всем аппетитным содержимым – о, это мог только сам карлик, с его ручищами записного акробата. Два козленка – молоденьких, постных, нарубленных порционными кусками – к этому времени уже всласть обжарились в масле, прокаленном заранее. Сейчас Пак перекладывает мясо слоями, пустив в ход груду слив – избавленных от косточек, кислых как ухмылка должника – и свежую зелень в количествах, вызвавших бы восторг у козлят, останься бедняги живы. Зелень карлик покупал лично, никому не доверяя, в лавочке, которую держала семья эмигрантов с Хиззаца: тархун, кинза, мята, петрушка, лук перьями, черемша.