Формула счастья

— Сколько мне лет, на твой взгляд? — спросил он и, слава богу, быстро избавил меня от затруднения, ответив сам. — Тридцать четыре! Да, всего-навсего, но разве похоже… Она, например, меня считает едва ли не стариком. Имеет право!

— Кто «она»? — поинтересовался я.

— Ясно кто… Элия! — Вернье налил себе вина в рюмку и с гримасой глубокой печали отпил несколько глотков.

Вот она, традиционная любовная драма, сказал я себе. Низенький невзрачный мужчина и пышная безразличная красавица. Что ж, хорошо, понимаю, но этими ли совсем неуместными откровениями должен был встретить меня заместитель начальника базы? И не выдает ли он мне их с какой-то предварительно задуманной целью?

— Да-а-а, — покачал я головой. — Надо думать, трудно жить так далеко от Земли, без регулярной связи с ней…

— Не «трудно», а ужасно! Земля не то что далеко, а кошмарно далеко. И мы не «без регулярной связи с ней», а просто без связи, — разгоряченно уточнил Вернье.. — Без связи? Что ты имеешь в виду?

— Ничего я не имею в виду, Симов! Просто говорю: у нас нет прямой связи с Землей. Мы… Э, ты, наверное, знаешь не хуже меня, как здесь обстоят дела.

Было бы утомительно и бесполезно делать вид, что я осведомлен, но признать открыто, что мне не известны и самые основные факты, тоже было бы ошибкой. Большинство людей, стоит им понять, что кто-то хочет узнать от них правду, не может устоять перед искушением скрыть ее или представить в сильно искаженном виде, даже без всякой выгоды для себя. А на базе «Эйрена» почти наверняка живет хотя бы один человек, для которого каждый мой неверный шаг будет выгоден.

— Видишь ли, Вернье, — начал я, — я вылетел сюда спешно, и по этой причине все было импровизацией, так что не исключено, о некоторых подробностях у меня ошибочные представления. Вот я, например, знал, что вы обмениваетесь с Землей информацией преимущественно через юсов, но что у вас вообще нет прямой связи с ней… Что ж, нам не предоставили самостоятельного канала?

— Нет. Не предоставили.

— Но почему? Что, у них какие-то технические проблемы?

— Ну да! «Проблемы». Проскакивают световые года за минуты и то, когда не спешат. Нам же, однако, не дано даже проползти, в том числе и через их пресловутые информационные каналы.

— И несмотря на это, договор был заключен?

— Договор? — Вернье залпом допил вино и вновь наполнил бокал. — О каком договоре ты говоришь, Симов? Ты появился здесь, проведя примерно полмесяца в юсианском звездолете. Они наверняка пытались общаться с тобой. Ты ведь кое-что видел…Так о каком договоре ты говоришь! И как ты себе это представляешь? Написанный черным по белому со статьями, разделами и параграфами? Обсуждавшийся компетентными лицами, сопровождавшийся спорами и взаимными уступками? Подписанный полномочными представителями двух «дружественных» цивилизаций? -.

Я прервал его:

— Какова бы ни была эта процедура, одно, по крайней мере, ясно: отсутствие прямой связи с Землей все же должно было быть кем-то навязано. Но кем? И не обязательно юсами, ведь так, Вернье?

— Не знаю.

— И все же, наверное, у тебя есть какое-то определенное предположение.

После совсем короткого размышления Вернье решительно отрезал:

— Нет. У меня нет никаких предположений. Абсолютно никаких и ни о чем.

— И как тебе это удается? — не сдержал я своей иронии.

— Трудно, — ответил он мне с лаконичной прямотой. — Трудно и постепенно.

— Ты считаешь, что это самый подходящий стиль поведения, ведь так?

— А ты думаешь, что здесь у тебя будет возможность выбирать хотя бы стиль своего поведения? Я пренебрежительно пожал плечами:

— Как бы ни отрицали некоторые, человек всегда имеет выбор среди возможностей.

— Но реализует ту, которую ему диктуют обстоятельства, — вздохнул Вернье.

Мне показалось, что он хотел сказать что-то еще, хотя бы немного более существенное, и я замолчал, чтобы ему не помешать. Однако Вернье не оправдал мои ожидания.

— Я надеюсь, что ты тут будешь чувствовать себя удобно, если это вообще возможно при твоем положении, — сменил он внезапно и тему и тон, и даже свой печально-искренний взгляд.

— Эта квартира крайняя, а е другой стороны жил

Штейн, так что…

— Я буду хоть как-то изолирован, — закончил я за него. Он утвердительно кивнул. Действительно, он перебарщивал!

— Благодарю тебя, что ты позаботился о моем спокойствии, Вернье.

— Я позаботился о спокойствии всех, — обобщил он. — Для хорошего соседа ты будешь слишком шумным.

— Шумным?

— Да, особенно по утрам — в течение нескольких первых дней.

— Почему ты так думаешь? Вернье устало поднялся с кресла.

— Попытаюсь поспать часок-другой, — сказал он, и в его глазах проскользнуло что-то тяжелое и виноватое, как будто он признался в каком-то своем преступном намерении.

Он был уже у двери, когда я нарочно грубо спросил его:

— Где вы храните трупы Фаулера и Штейна?

— О, не торопись! Не торопись, комиссар! Встреть сначала восход Ридона!

Он услужливо опустил внутренний предохранитель замка и вышел. Его шаги почти сразу же затихли, поглощенные мягким ковром в коридоре.

Глава девятая

Я был счастлив! Счастлив, счастлив… Я задыхался от счастья, смеялся от счастья. Кричал от счастья! И мой голос, сильный и прекрасный, как у Бога, поднимался над глубинами сна, а пробуждение было медленным и полным наслаждения плаванием в нежных зыбких водах… К берегу из мягких янтарных сияний… Незаметно, без усилия я открыл глаза. И увидел силуэт дня, ожидающего меня за оконными занавесками. Пусть входит! Сейчас же! Сюда, ко мне, в мою чудесную комнату Я подбежал к нему навстречу Открыл ему, он влетел — настоящая птица золотистой светлой радости.

И тогда!

Небо прозрачное и кроткое, как глаза любимой женщины. А внизу, на террасе, и на крыше гаража, и по дороге, и на узкой тропинке, ведущей в лес, блестят миллионы, миллиарды крошечных солнц. Или нет. Это кристаллики, отразившие теплый лик солнца. Ридона. Хрусталики. С веток сказочных пятиствольных деревьев сыпался тихий хрустальный дождь. И ветерок принимал его в свои невидимые ладони, покачивал его в прозрачной ткани воздуха, расстилал его, как чудесный эфемерный ковер. Я высунулся в окно, протянул руки и долго держал их так и не мог наглядеться, как волосинки на них Покрываются серебром, как кожа начинает искриться, как пальцы становятся блестящими и гладкими без уродующих их складок, без ногтей…

Я смотрел, как мои руки становятся хрустальными. А лицо? Я бросился нетерпеливо к зеркалу в ванной. Смеялся до слез, глядя на это блестящее, почти неузнаваемое лицо с серебряными волосами, бровями и ресницами, губами, которые словно целовали свет, а щеки и лоб были из твердого белого шелка. Я даже не стал принимать душ — я был кристально чист. Я взялся рукой за левую стопу и на одной ножке запрыгал к холлу — прекрасная гимнастика. И веселая. Локтем открыл дверь. На одном из кресел, свернувшись в клубок, лежал черный шелковый шарик.

— О-о-о-о, Джеки, вставай! Лентяй! — я заикался, потому что едва сдерживал смех, — Вставай, вставай, хватит лежать!

Но Джеки лежал себе. Даже не пошевелился! Может, притворяется… Я приблизился и наклонился к нему. Никакого притворства! Спит как… как… Не нашлось подходящего сравнения. А если так, пусть себе спит в конце концов! Тихо, на цыпочках я отступил назад. Надел самую тонкую рубашку, какая у меня была, и самые легкие брюки. Мне очень не хотелось обувать ботинки, но надел ради Элии. Какая красавица! Я предложу ей долгую-долгую хрустальную прогулку!

В коридоре было четыре двери. Я постучал в каждую из них, но мне не открыли. Я спустился на второй этаж, для быстроты съехал по перилам. Было очень приятно, однако внизу едва не столкнулся с какой-то женщиной. От всего сердца рассмеялся.

— Могла произойти катастрофа, ведь так? — подбросил я ей игриво.

— Не беспокойся. — Только, вероятно, от смущения она не выразила вслух восхищения моим посеребренным лицом.