Исправляя ошибки (СИ)

Бен не гадал, сможет ли выдержать, просто знал, что должен. Но до сих пор лишь один раз исполнение долга стало для него такой же непомерной задачей. В тот первый раз — на «Старкиллере» — он вынес приговор отцу; теперь же вынесли приговор ему самому. Но кто станет отрицать, что, пронзив алым лезвием своего малакорского меча сердце Хана Соло, его сын тем самым не казнил и себя тоже? И если это действительно так; если их гибель с отцом и вправду была общей — то время между этими двумя событиями являлось всего лишь агонией Кайло Рена, а завтрашнее действо должно оборвать ее.

Однако осознание справедливости не делало надвигающуюся казнь менее пугающей. Скорее уж наоборот, воздаяние по заслугам именно сейчас предстало ему во всей своей суровости.

Он не знал, куда себя деть. Дрожь в теле не унималась. Юноша ощущал себя разбитым, заранее представляя, как безжизненно упадет на землю, и как тюремная охрана затем унесет его мертвое тело, чтобы закопать в землю — в безымянную, подлежащую забвению могилу. Впрочем, быть может, хоть в этом-то вопросе все не так беспросветно? Вполне возможно, что его останки власти согласятся возвратить матери, чтобы с почестями предать огню по обычаю джедаев — точно так же, как некогда был похоронен его дед…

Он и вправду отказался от еды и питья. Живот немилосердно крутило, и Бен не на шутку боялся, что может не удержать съеденного. Не хватало еще сделаться посмешищем у здешних служащих.

Несколько раз приходилось подходить к умывальнику, чтобы смочить себе лицо. Его мучил жар.

Кайло не сразу заметил за собой, что он в самом деле считает секунды: «одна, две три…» Он монотонно бубнил себе под нос этот счет, будучи не способным отвлечься ни на что другое. Да и как не отсчитывать их, эти вероломно ускользающие мгновения — последнее, что у него оставалось? Разумеется, богачу не обязательно знать, сколько у него средств, достаточно того, чтобы ему хватило до конца дней. Это нищие имеют привычку считать последние крохи, и те считают благом. Тот, кто обречен на смерть, несчастнее любого нищего, ибо жизнь, право дышать и распоряжаться своей судьбой — это сокровище, которым не торгуют. Чем меньше у приговоренного остается времени — тем дороже для него каждый миг.

Только один раз Рен вспомнил о девчонке Рей, растормошившей в нем преступное чувство. Он подумал: «Она поступила правильно, что отказалась от обучения». Чему такая размазня, какой он теперь стал, могла бы ее научить? Верно, он еще допускал в отношении себя — никчемного, ослабевшего, влюбленного дурака — определенную иронию.

Больше Кайло приказал себе не возвращаться к мыслям о ней, и уж тут-то намерен был сохранить твердость. Как мог, он постарался отгородиться от контакта с нею, не желая, чтобы она ощущала его смятение и отчаяние — и неважно, станет ли она торжествовать или, напротив, сострадать его участи, для самого Кайло все было одинаково унизительно.

Когда «завтра» превратилось в «сегодня», за ним явились около десятка военных — почти все они носили офицерские нашивки, — в сопровождении боевых дроидов. Бен встретил их покорным молчанием. Он не решался ничего говорить, опасаясь, что будет выглядеть так же жалко, как коммандер Дэмерон в своей показной храбрости.

Он так и не сомкнул глаз; во рту у него царила пустыня. Однако, пленник напрочь не чувствовал этих неудобств. Как может человек, сгорающий заживо, обращать внимание на жажду или отсутствие сна? Кайло переживал ту же муку; его душа сгорала, выжигаемая страхом, хотя никто об этом и не знал, поскольку внешне заключенный придерживался — по крайней мере, пытался придерживаться — спокойствия и уверенности.

Ему подали свежую одежду. Казнь, при всей надменной жестокости этого события, является делом торжественным, и приговоренному, как главному действующему лицу, положено выглядеть соответствующим образом.

Кайло взялся переодеваться. Он делал это машинально, не обращая на свои действия никакого внимания. К тому же, он почти не чувствовал рук.

Когда он закончил, двое солдат, носившие форму Разведывательного бюро, заключили в цепи его ноги и руки — пленник, казалось, не заметил этого. Его слабость, невозможность защищаться, вырваться на свободу — вот настоящие кандалы, уже давно сковавшие его тело и душу.

Про себя, вполголоса Бен произносил молитву: «Нет покоя и не страсти. Нет Тьмы и нет Света. Есть только Сила…» Он повторял это не столько потому, что верил в бессмертие души, в слияние со вселенской энергией (он действительно верил в это, но сейчас его вера не имела особого значения), сколько в надежде, что знакомые слова помогут ему хоть как-то продержаться и совершенно не пасть духом, пока все не закончится.

На сей раз, не ограничиваясь только кандалами, тюремщики закрепили на его шее что-то вроде маячка, предупредив, что в том случае, если заключенный вздумает сопротивляться, эта штука моментально впрыснет ему под кожу парализующий состав, и он вовсе утратит возможность двигаться.

Бен только покачал головой и улыбнулся отрешенной, почти безумной улыбкой, давая понять, что не доставит конвоирам проблем. Если уж ему предстоит расстаться с жизнью, он сделает это, сохраняя достоинство. Без борьбы, без паники, без попыток сбежать. Ведь ясно, что побег ему все равно заказан — столь ценного пленника должны были хорошо охранять. А сопротивляться ради одного сопротивления, впустую махать кулаками — нет зрелища более жалкого.

Заключенного вывели за дверь и, окружив со всех сторон, поволокли куда-то дальше по коридору. Куда именно, Кайло не видел из-за ступающих впереди охранников, их спины загораживали весь обзор.

Потом он вовсе закрыл глаза, продолжая торопливо переставлять скованные ноги. Он не желал видеть ничего. Хотелось думать об одном — об избавлении, которое вскоре последует. Еще немного. Сейчас его выведут на площадку, позволив в последний раз вдохнуть свежего воздуха, дадут повязку на глаза — сомнительную милость, необходимую трусам, избегающим лица смерти… Бен пытался представить себе четкую последовательность событий; сосредотачиваясь на деталях, он отвлекался от главного — от того, что в ближайшие минуты ему суждено умереть. Детальное представление о том, что должно произойти, стало его опорой, мостом, который удерживал разум над бездной отчаяния.

Юноша обещал себе, что не станет искать глазами свою мать, которая наверняка будет стоять где-то среди зрителей.

… а потом на него посыплется град плазменных зарядов. Вероятно, если стрелки в самом деле знают свое дело, пары залпов окажется вполне достаточно. И тогда он сможет раствориться в тишине, став частью Силы. Он получит свободу…

Ему думалось, что коридору нет конца.

Минула, казалось, целая вечность прежде, чем его заставили остановиться. Кайло нехотя приподнял веки. Он по-прежнему не мог толком увидеть ничего впереди, однако почувствовал какую-то возню. Похоже, они находились у двери, возле которой стояла охрана.

Пара секунд заминки вызвали новую бурю в душе. Кайло невольно сжал кулаки, стараясь, как только мог, подавить в себе злость. Теперь ему не хотелось ждать; он почти надеялся, что его расстреляют как можно скорее.

Наконец, дверь открылась. К своему изумлению, пленник обнаружил, что она ведет не наверх, во двор, не на площадку для расстрела, а в какое-то помещение весьма опрятного вида, разительно контрастирующего с прочими тюремными интерьерами. Напротив входа раскинулся широкий экран.

Майор разведки, увидав вошедшую процессию, поднялся из-за стола и выступил навстречу.

— Диггон?! — не удержавшись, пленник вскричал так, словно увидал призрак.

Он никак не ожидал новой встречи с этим мерзким человеком. Что, во имя Силы, тут делает Диггон? И что это вообще за место, черт подери?!

Темные глаза пленника лихорадочно заблестели. Лицо вспыхнуло гневным румянцем. Грудь сдавило спазмом. Дыхание стало нервным и прерывистым; казалось, еще немного — и юноша задохнется.

Неожиданность была для него сейчас хуже смерти, хуже любой пытки. Он уже успел примириться с мыслью, что ему конец! Он столько времени боролся со страхом, он почти победил! Подумать только, сколько муки ему пришлось вынести за минувшую ночь. А теперь что же? Выходит, все напрасно? Его ожидает что-то другое? Какая-то новая игра?