Третий берег Стикса (трилогия) (СИ)

— Обижаешь! — пропыхтел согнувшийся в три погибели возле шкафа Бугаев. — Для дорогих гостей не жалко откупорить новую бутылку с пятью кругами на горлышке.

— Ты не понял, — высокомерно бросил, обернувшись через плечо, сатир.

— Всё я понял, Гарик, — ответил Алтын, умильно улыбаясь поверх бутылочного горлышка. К столу он вернулся, держа в руках поднос, на котором запылённая бутылка из тёмно-рыжей глины, три рюмки и блюдце с лимонными дольками. Он ловко расставил рюмки, налил всем троим золотистой жидкости и пристроил поднос на край стола. Волков понюхал («слёзы Диониса» пахли виноградным соком) и подумал, держа на весу рюмку: «Себе он тоже налил, вряд ли это отрава. Посмотрим, выпьет ли и тогда уж… В первый раз вижу, чтобы к виноградному соку подавали лимон. По-моему, он лишний».

— За истинные ценности! — торжественно провозгласил Бугаев, выпил залпом, не дожидаясь реакции аудитории на весьма неожиданный тост, стукнул донышком и сунул в золотозубую пасть дольку лимона.

— Ага, — поддержал сатир и тоже махнул свою порцию «слёз» единым духом. Саша с удивлением заметил, что увлажнившиеся глаза его снова уставлены на эмблему сектора планетологии.

«Ничего не понимаю», — с досадой подумал капитан Волков и выпил до дна, по примеру автора замечательного тоста, — залпом. Горло опалило, схватило судорогой; с трудом удержавшись от того, чтобы не закашляться, Саша сглотнул огненную жидкость и стал хватать воздух обожжённым ртом, ища на ощупь блюдце с лимоном. Но и разжёванная целиком, с кожурой, долька не очень-то помогла — от страшного зелья дёсны стали словно деревянные. «Понятно, почему у Матвея слёзы, — сообразил ошеломлённый капитан. — Заплачешь тут. Слёзы Диониса, ага. Спирт? Коньяк? Самогон? Опьянеть было бы некстати, но может быть у этих двоих языки развяжутся? Мой собственный, наоборот, онемел от этой гадости».

— Хар-р-рош! — похвалил Матвей, разглядывая пустую рюмку. — Давай, Бугай, ещё по одной. Мне сегодняшние дела запить надо. Слышь? Не каждый день увидишь, как завалят окружного. Не каждый день тебе сунут под нос иолант размером с грецкий орех. Не каждый день встретишь…

— Такого хорошего человека! — подхватил Алтын, обратив к Волкову розовеющий щелеглазый лик. — Я предлагаю выпить за прекрасное будущее нашего нового друга.

По животу Сашиному разлилось ровное тепло, ехать куда-либо расхотелось, огненный мотылёк на фитиле лампы показался ярче, лица собеседников приблизились, а тьма за пределами освещённого круга сгустилась. Но голоса почему-то слышались глуше, будто из соседней комнаты. «Ещё по одной, — отозвалось эхом в опустевшей голове капитана. — Завалил окружного. Запить надо. Прекрасное будущее. Моё», — он подвинул рюмку, чтоб налили, удивился — рука онемела тоже, не только язык. Проследил, как льются из тонкого глиняного горлышка слезы самого Диониса, потом оказалось вдруг — рюмка снова пуста. «Это такой фокус, — убеждённо кивал самому себе разомлевший капитан. — Алтын-фокусник. Трюк. Три рюмки, ловкость рук».

— Ты фокусник, — сказал Саша склонившемуся из тумана лицу Бугаева. «Удивительно, почему он смотрит на меня сверху? Я что же, плаваю на спине?» — изумился напоследок лёгший в дрейф капитан, и сознание его утонуло во мраке.

Глава седьмая

Туман не хотел редеть, идти тяжело, как будто не пар это, а вода пополам с илом, вязкая грязь. Саша поднял руку — так и есть, вся в грязи и вытереть нечем, не о комбинезон же. «Откуда столько пара? А! Здесь же паровая машина где-то была!»

— Саша! — позвали сзади. Повернувшись с трудом — нелегко как здесь у них всё-таки двигаться! — капитан Волков вздохнул с облегчением и даже рассмеялся:

— Иришка, милая!

Там был берег. Высоко, но влезть можно. И на берегу Ирка в платье своём, как раз в том самом, в котором увидел её впервые, но платье сидит на ней как-то странно, топорщится спереди. «Ну да, она же беременна, — вспомнил капитан, что есть силы двигая руками и ногами, чтобы добраться до берега быстрее. — Сколько же времени прошло, что такой у Ирки большой живот?»

— Долго же тебя не было, Сашечка! — молвила, поджав губы, Ира. Глядела она сверху вниз укоризненно, держа на животе руки.

«Это ничего, что долго», — хотел сказать жене Саша, но нужно было сначала вылезти из трясины. Почему так тяжело?

— Иришка, помоги, — попросил он, с трудом вытянув из грязи руку.

— Где ты, Сашечка, так перепачкался? — спросила Ирка маминым голосом.

«В трясине этой», — хотел объяснить Волков, глянул на руку — вся в крови. Надо было вскарабкаться на берег, во что бы то ни стало, рассказать, что не виноват, так получилось, хотел добра, а вышло… Он лез и лез вверх на четвереньках, словно зверь, и, когда почувствовал коленями камни, поднял голову.

— Ар-р-р! — гаркнула голосом Матвея из тумана собачья морда. Саша отшатнулся, чуть не сорвался обратно, удержался чудом, поднял руку — защитить горло! — но собаке было уже не до него. Из тумана выскочила ещё одна такая же оскаленная тварь и они сцепились, стали рвать друг друга, рыча и скуля: «Ар-р-р! А-у-у!»

— Аф-фф, эф-ф, эф-эф, — придушено стонал кто-то рядом.

Капитан Волков открыл глаза. Серый скверный свет, голова раскалывается, язык во рту распух, еле помещается за зубами. Шеей не пошевелить, но это уже не сон, потому что явственно слышно откуда-то сбоку:

— Фа-фа-фы-фе! — чьи-то стоны и всхрапы.

— Кто здесь? — морщась от боли в виске спросил Саша.

— Фа-а! — ответили ему и вновь захрапели с натугой..

Как ни тяжко, но нужно было встать. В зарешеченном окошке тусклый утренний свет, в комнате, показавшейся накануне аккуратной, хоть и бедно обставленной, разгром ужасающий. Стол с обломанной ногой, стул в углу, как запустили им в стену, так и лежит, разбитый в щепки. Рыжие осколки в луже — давешней бутылке не поздоровилось, как и раздавленным вдребезги рюмкам, по которым, похоже, плясали. Шкафы нараспашку все, без исключения, а в одном из них, нижнем… Сначала показалось — гора тряпья, перевязанная верёвками, но когда куча эта пошевелилась и простонала: «Аф-ф-эфф!» — Волков кинулся выручать. Выругался — четвёртая ножка стола подвернулась, — стал искать узел, потом огляделся — не попадётся ли, чем разрезать? — и обнаружил рядом со злополучным обломком стола нож.

— Сейчас, потерпите, — пытался успокоить он жалобно стонущего и храпящего пленника, ещё не понимая кто он таков, и как оказался в таком незавидном положении. Воспоминания о конце вчерашнего вечера у капитана остались весьма неясные и отрывочные, непонятно было: куда подевались оба собутыльника, где чемодан с деньгами, кто устроил в жилище менялы такой кавардак и где… Тут Саша вынужден был прервать спасательную операцию из-за возникшего подозрения. Он охлопал карман комбинезона и определил — футляр с оставшимися восемью иолантами тоже пропал.

— С-с-скотина! — прошипел он и едва удержался от того, чтобы хлопнуть себя по лбу. И хорошо, что удержался — в руке-то нож! В глазах потемнело от злости, когда понял, какого свалял дурака.

— Эф-феф! — напомнил о себе связанный совершенно фантастическим образом тип: руки за спиной и к ним ноги притянуты — жуть. И на голове мешок.

— Говорю же, сейчас! — зарычал капитан. Злился больше на себя самого, надо же было так опростоволоситься! Дали, должно быть, снотворного, но как? Ведь пили же из одной и той же бутылки все трое. А если бы не снотворное, а? А если б яд?

Саша вдохнул сквозь сцеплённые зубы, сморщил нос (от жертвы дурного обращения основательно попахивало), разрезал последнюю верёвку и содрал с незнакомца его замечательный головной убор. На него глянули выкаченные глаза Алтына Бугаева.

— Так это ты?!

— Фа, фа! — закивал меняла, заелозил по полу (ни руки, ни ноги ещё не повиновались ему), но разгневанный Волков не стал ждать — сам избавил Бугаева от тряпки, стягивавшей тому рот на манер узды.

— Эх-э! Эр-р-рхе! — заперхал в сторону освобождённый банкир, отхаркивая кровавые сгустки, потом принялся размазывать тряпичными руками по лицу слёзы, перемешанные со слюнями, и скулить. Волков, находившийся ещё под сильнейшим влиянием вполне понятного раздражения, удержался от желания пнуть в жирный бок и ограничился тем, что заорал в поджавшееся ухо Алтына: