Сквозь призму световых лет

Алан Дин Фостер

СКВОЗЬ ПРИЗМУ СВЕТОВЫХ ЛЕТ

Глава 1

У Маркуса Уокера упало суфле хирэк-тэль и никак не могло подняться. Но попыток не прекращало.

Змеевидные волокна особым образом подслащённого барииле цвета оливина, живые и активные, изящно скрученные и свёрнутые в кольца, словно черви в своём гнёздышке, проявляли чудеса стремительности в усилиях вновь придать форму занимающей немного места, всё ещё воздушной и лёгкой булке, которую Уокер соорудил из ингредиентов, выданных тройкой синхронизированных синтезаторов. Брошенный на произвол судьбы в центре сферического препаратора, заключённый в его энергетическое поле и защищённый от вредных последствий этого, он стремился поддержать видимость соблюдения кулинарного рецепта. Уокера со всех сторон окружали ароматы, источаемые компонентами изобретённого им специфического десерта. Они шли из синтезаторов, в которых все составляющие сливались и смешивались, замораживались или запекались. Если всё пойдёт как задумано, результатом должно стать кушанье, имеющее вид достаточно эффектный для того, чтобы произвести впечатление на программу контроля серематов, которая выступала в роли его наставника и судьи.

К несчастью, не всё шло как задумано.

Сияющий поток живых радужных шариков геля, которому полагалось придать суфле форму сферы, яркость и способность красочно переливаться, становился всё нетерпеливее. Подобно пчёлам, которые никак не могут прийти к согласию, где лучше всего устроить улей, они грозили рассеяться, каждый в своей собственной сфере, и вдребезги разбиться о стены препаратора. Внезапное массовое самоубийство. «Сахарное» сеппуку. Хотя пламя аккуратно плетённой лаванды, на котором еда должна была дойти до готовности, всё ещё колыхалось, казалось по-прежнему устойчивым и горело буйно-фиолетовым, излучая энергию, оно стало лихорадочно и порывисто плясать неподалёку от левой руки Уокера. Он мог лучше контролировать огонь с помощью поварской лопаточки, которую держал в правой руке, если не считать того, что ему пришлось предельно сконцентрировать внимание и применить недавно обретённые умения, дабы укротить непокорное суфле. Поскольку оно должно было стать апофеозом готового десерта, суфле нельзя было игнорировать, чтобы не спровоцировать поспешную тепловую анархию.

Но оттого, что Уокеру удалось сдержать царящий вокруг кулинарный хаос, легче не становилось. Каждое его движение записывалось и оценивалось программой серематов. Если бы его попытки контролировать десерт провалились, это не ознаменовало бы наступление кризиса. Но Уокер добился столь значительного прогресса, так продвинулся в своих занятиях, что завершение приготовления сладкого из простых ингредиентов стало для него не просто делом, а делом чести. Источником личной гордости.

Он всегда всецело отдавался делу и никогда не покидал футбольного поля. Не сдавался. Не сдался бы и на кухне, даже на такой, как эта, где вкусы и пристрастия в корне отличались от земных. В пределах этого помещения автоматические персепторы могли отключать гравитацию и корректировать температуру, но тем не менее требовался наделённый разумом наблюдатель, чтобы руководить процессом. Осуществление таких функций коренным образом отличалось от участия в обычных махинациях на Чикагской товарной бирже. Но, в конце концов, Уокер был очень далеко от Чикаго.

Не говоря уже о том, как далеко он был от Земли.

Спасённый новыми друзьями от алчных похитителей виленджи, он очутился на расстоянии неисчислимых световых лет от дома, окружённый заботой граждан высокоразвитой цивилизации, располагавших чудесными технологическими достижениями, которых любому учёному на Земле пришлось бы добиваться десяток лет, и ещё больше времени ушло бы на то, чтобы претворить их в жизнь.

Неудивительно, что Уокер быстро заскучал и стал испытывать тоску по дому.

Недолго, после спасения, передовой мир его освободителей, серематов, казался Уокеру бесконечно пленительным. В месяцы, что он пребывал на пути к их новой свободе, этот мир казался просто бесконечным. Он пришёл к осознанию того, что практически все его ощущения и проистекающая из них тоска были следствием его собственной неадекватности. Верность этого осознания никак не повлияла на улучшение его состояния.

Казалось, что каждый из его новых товарищей умудрялся жить-поживать гораздо лучше, чем единственный человек, оказавшийся среди них. К примеру, их доброжелательных и общительных хозяев одинаково пленили сила и мощь туукали Браука, утончённость и чувственность его поэзии и пения. К тому же однообразные громоподобные концерты с исполнением героических саг и традиционных ритмических плачей туукали, которые наводили тоску на Марка и его друзей, пока они находились в заключении на борту захватившего их корабля виленджи, несомненно производили неотразимое впечатление на серематов. Подмечая эту притягательность, Скви высказала своё мнение о том, что принимающая сторона вовсе не отличается прогрессивностью.

Как всегда язвительная, к'эрему Секви'аранака'на'сенему подкрепила своё беспредельное хвастовство непринуждённой способностью к овладению новой культурой и технологиями, которые потрясли хозяев. Её спутники были менее поражены достижениями. В то время, пока они находились в плену на борту корабля виленджи, она не раз продемонстрировала, что её заявления об интеллектуальном превосходстве, вызывающие гнев и досаду, основывались на реальности, а не на пустом хвастовстве. Казалось, не существовало ни обстоятельств, ни окружения, в которых она не могла бы в самый скромный промежуток времени тщательно изучить ситуацию и незаметно втереться в доверие к кому угодно. Будто родилась среди них.

Если говорить о Джордже, сейчас, по воле случая, обладающая богатым опытом дворняга из обветшалого и убогого района Уинди-Сити уже подружилась со всеми в их группе. Хотя высоченная, сделанная из материала, имитирующего дерево, жилая конструкция была домом не только для серематов, но и для инопланетян, тех, которые не являлись обитателями Серематена, для Джорджа это не имело ровно никакого значения. Он обладал любознательностью исследователя, и общение с каждым, имеющим собственные независимые суждения, не важно, сколь странными или сомнительными они были, казалось ему увлекательной игрой. И редко когда разумное создание не отвечало любезно и благосклонно на вопросы виляющего хвостом, высунувшего язык пса с проникающим в душу взглядом.

Уокер, которому не были свойственны ни интригующая неуклюжесть Браука, ни исключительная способность Скви приспосабливаться, ни даже по своей сути милая и явно безобидная склонность Джорджа давать непрошеные советы, держался в стороне.

Пока эта четвёрка спорила и обсуждала возможные пути и способы вернуться в свои родные миры, что он мог сделать, чтобы показать как им, так и вежливым, обходительным серематам, что это более всего тяготит именно его?

В Чикаго Марк был товарным брокером, и чертовски хорошим. Вовлечённый в водоворот высшей, передовой галактической цивилизации, о существовании которой никто не подозревал, он вдруг, к своему ужасу, обнаружил, что избранная им профессия здесь более чем бесполезна.

Несмотря на то что торговля и коммерция не только имели место быть, но и процветали в его окружении, Уокер так и не разгадал секрета, как такой стопроцентный аутсайдер, каким он себя считал, мог участвовать в чрезвычайно сложном и стремительно меняющемся процессе. Редко выдавался день, когда он просыпался в своём жилище и не чувствовал себя бесполезным, неадекватным и ведущим бесцельное существование. Если друзья и замечали его депрессивное состояние, то были слишком благовоспитанны, чтобы высказываться вслух. Марк знал, что тонко чувствующий Браук подозревал, но, как истинный туукали, никогда не осмеливался комментировать очевидные душевные страдания друга, не заручившись прежде просьбой последнего дать совет.