Пыльца

Лодка продолжает наплывать. Он уже видит, что это таки лодка, чертово каноэ. Раскрашенное в черный и белый. Черные точки на белом фоне. И кто-то в нем гребет к его причалу. Его причалу!

– Фиг вы тут высадитесь! – кричит он.

И тогда видит, кто – одинокий гребец. Та девка! Вчерашняя утрешняя. Которая голая и в карте. Это уже слишком. Точно слишком. Она возвращается из путешествия? Никто не возвращается…

– А, Харон, привет, – говорит девка, подогнав лодку к другой стороне причала. – Дай руку.

Что? Ни за что он не протянет ей руку. Пускай падает, ему какое дело. Он она уже прыгнула на доски, и вот…

«Смерть-бля!»

Лодка выбирается из воды. Весла стучат по причалу. Харон изумленно смотрит на весла, которые выпускают деревянные пальцы, как веточки, как клешни! Большие, сильные древесные руки вырастают из палубы, хватаются за доски, переносят тяжелый ствол тела на сухую землю. Тело утрешней собаки прорывается сквозь форму лодки. Это уже совершенно точно слишком, и перевозчик отступает назад, когда на него наплывает Койотова оскаленная пятнистая морда.

– Клевое озеро, Харон, – говорит пес. – Клевая поездка.

А потом хороший толчок пятнистой лапы – и лодочник падает через борт, прямо в воду.

Накопленные оболы тонут в грязи…

Время бежит по сосновому лесу.

И Цербер прижимается к земле на своей загаженной поляне, воя на хохочущую луну, и, вытянувшись, облаивает отряд, который стоит как раз на краю прогалины.

– Моя остановка, Белинда, – говорит Койот.

– Что?

– Путешествие окончилось.

– Койот?

Цербер взбесился и зарычал, мучимый засасывающим безумием, которое сгустилось в каждой из его голов. Но Койот не обратил внимания на слюну, капавшую с многочисленных острых зубов.

– Время пришло, дорогая.

– Дыхание Койота обжигало лицо Белинды. – Пятнистого пса больше нет. Я заменю эту тварь.

– Но…

– Никаких «но». Никаких «если». Только дорога впереди. Поедешь? Примешь заказ?

– Я поняла, – ответила Белинда. – Приму…

И поцелуй цветочного пса. Жадный и страстный, полный вкуса мяты и пламени. И Койот вышел на поляну. Цербер несся к нему, оскалив зубы. Койот велел этому долбопсу пойти поебаться со своим дерьмом. Я не могла смотреть, Белинда тоже. Слыша звук челюстей, рвущих плоть, мы улизнули в лес.

Прочь. Несемся…

В лесу в промежутках между деревьями ярко блестел черный кэб Койота. Луна светлой пыльцой показывала карту. Теперь найдем дорогу. Легко идем, Тень в теле Белинды держится спокойно. Злобный лай за спиной. «Не испорти все, дочь. Пожалуйста. Иди вперед», Прохладный ветерок шевельнул листья. Хорошо. Его дыхание было ласковым. Вот черный кэб появился перед нами. Виден был блеск боковых зеркал, поймавших луну в стеклянные объятия. Отлично. Никаких проблем. Всего лишь несколько шагов через подлесок, и тогда…

Пыльцевая луна в зеркале потускнела. Внезапная темнота. Слепота. «Пожалуйста, нет…» Лес закрутил корни и ветви вокруг нас, превратившись в плотную сеть. Кэб исчез из виду. Над нашими головами сомкнулись деревья. Печально увядала луна, и весь мир стал полянкой, зажатой посреди нависающего леса. Листья были мокрыми и распухшими, как будто пропитанные дождем. Но в этом лесу не идут дожди, значит, то были слезы. Плачущий лес. И я поняла его горе, и что оно значит. Горе матери. Этот лес – мать Персефоны. Деметра…

Затем она, эта чаща, заговорила со мной, и слова росли прямо из листьев:

– Я не допущу такого. Персефона – мой единственный ребенок. Она моя жизнь. Ей нужен воздух. Она должна снова вдохнуть, вдохнуть земли. Ты слышишь меня? Ты слушаешь? Называться матерью и при этом спокойно смотреть, как погибают твои дети! Разве может так поступить природа?

Мир становился все меньше, потому что деревья пролезали внутрь, и вот уже острые шипы кололи тело Белинды. Тень прострелило болью.

«Плохо дело. Совсем не так я все представляла».

– Белинда?

Голос. Молодой голос цветов. На одной ветке, как раз с той стороны, где ждал кэб, выросло несколько маленьких розовых бутонов. Голос Персефоны, это она.

– Белинда, сюда, пожалуйста, – сказал голос. И потом: – Пожалуйста, мама.

Розовые бутоны раскрывались все быстрее: среди переплетённых ветвей Деметры вырастали рубиново-красные цветы. Амарант.

– Пожалуйста, мама, ради меня! Я умру, если снова окажусь в реальном мире.

Почему Персефона помогала мне? Зачем? Листья Деметры хрустели на ветру, становясь золотыми, как луна, как будто осень пришла раньше обещанного, и опадали на лесную землю, на траву. Печальный голос матери среди листопада. Мать уступает просьбам своей дочери. Самопожертвование? Вибрирующие алые цветы раскрывались, пока у Белинды не зарябило в глазах – и она просто процвела сквозь сияние их лепестков, прямо внутрь черного кэба. Я не спрашивала, зачем и почему, просто повернула ключ, который Койот оставил в замке зажигания. Неохотный стук мотора, сходящий на нет. Ключ, снова. Ключ, ключ. Внутренности кэба холодны, как смерть. В его черном нутре нет искры. Нет дороги домой. Поворачиваю, поворачиваю ключ…

Холодная дрожь. Убитый двигатель. Через лобовое стекло было видно, что раскрывшийся капот весь смят стволом дуба. Попались. Черный кэб не поедет, дороги нет. Я била кулаками по рулю, будто таким способом можно вернуть кэб к жизни. Господи, я оживила мертвую дочь, так неужели мне не удастся завести мертвый кэб?

– Ну-ка, дай я.

Голос шел с заднего сиденья. Я обернулась…

На месте пассажира сидел Джон Берликорн, держа в одной руке черного дронтового жука. Испачканными пальцами другой руки он возился с ключом.

– Думаю, у меня получится, – сказал он.

Его волосы извивались, ползали по кэбу, с тихим шуршанием касаясь моего лица. Теперь я разглядела, что его волосы на самом деле – густой рой мух, но их прикосновение меня не оттолкнуло: в мягких крылышках я нашла нежность печальной любви.

– Почему ты мне помогаешь? – спросила я. – Ты заставил Персефону и Койота показать нам путь. Зачем? Только что ты хотел убить меня.

«Зачем» и «почему» смерти, прошедшей рядом.

– Ты поймешь, – ответил Берликорн. – Курс обмена, Сивилла. Старая дорога для моего семени закрыта. А это – новый способ попасть в ваш мир.

– Ты забрал Сапфира, – сказала я. – А что ты отдашь взамен?

– Есть такой перьемиф, который рассказывали в древности в Африке, про то, как молодой воин хотел взять в жены дочь вождя. Вождь сказал воину, что сначала он должен убить льва голыми руками, только тогда он отдаст ему дочь.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Аллергия – это лев. Ты поймешь. – Опять этот идиотский ответ. – Ты доказала, что достойна. Езжай.

– Что?

– Вот…

Мотор черного кэба закашлял, возвращаясь к жизни, и Джон Берликорн наклонился ко мне, чтобы поцеловать. У поцелуя была тысяча вкусов. Смерть, и жизнь, и зеленые перья – все вперемешку.

В пассажирском отделении кэба вновь раздался шум.

– Берликорн, что там такое?

Берликорн прервал поцелуй и повернулся так, чтобы видеть нового пассажира.

– Опаздываете, друг мой, – сказал он.

Я тоже обернулась, чтобы посмотреть, кто там.

Колумб…

– Ты обещал мне новую карту, Берликорн, – сказал Колумб. – А теперь хочешь остановить аллергию.

– Колумб, не сердись, – отозвался Берликорн.

– Не сердиться? Я всю жизнь ждал этой минуты, а ты говоришь мне «не сердись». Я еще не закончил новую карту. Может, ты забыл о моей силе, Берликорн? Я контролирую связи между мирами. И никогда не пущу эту девчонку обратно в реальность.

– Эта женщина нужна мне для того, чтобы возник новый мир.

Колумб рассмеялся.

– Дорога закрыта. А потом спросил:

– Что это за шум?

Я тоже слышала приглушенные скользящие звуки со всех сторон.

– Нет, Берликорн! – закричал Колумб. – Не делай этого.

Четыре быстрые пули одновременно ударили в цель – и все стекла черного кэба раскололись. Они пробили череп Колумба с севера, юга, востока и запада. Колумб опять закричал, и его голова лопнула. Терновый венец. Черный кэб забрызгала картокровь.