Пыльца

Меня захватили безудержные видения – Шерлок Холмс, и Великолепная Пятерка, и король Лир, и Микки-Маус, и Йозеф К., и Венера Милосская, и Дик Дастардли с Матли, и Холли Голайтли – но я поняла, что Джон Берликорн остается рядом, чтобы помочь моей тенеплоти высвободиться из когтей этих историй.

– Вот мир, за рождение которого я сражаюсь, – сказал мне Берликорн. – Клубок мифов заражает реальность. В этих мифах мои дети будут жить вечно и, кто знает, может, однажды упокоятся с миром… наконец… наконец… как нормальные.

На мгновение он остановился, когда густая чаща рассказов закрутила вокруг нас цветочный покров. А потом освобождение шагнул к видневшемуся вдалеке сиянию света.

– Идем быстрее, Сивилла, дорогая, – поторопил он меня. – Ворота в город – прямо перед нами. Быстрее, быстрее! Я хочу, чтобы ты там кое-кого встретила. Можешь поживее, Сивилла?

Он схватил меня за руку.

История схватила реальность за руку, представь!

Я, как могла, боролась с тяжестью всепоглощающих историй – но неожиданно мы оказались около увитых плющом железных ворот. Только тогда я поняла, где мы: это были те самые ворота Александра-парка, где я впервые увидела тело Койота. Вслед за Берликорном я вышла через ворота на Мосс-сайд. Но джунгли захватили все улицы, накрыв плотным покровом опустевшие магазины и дома. Время от времени встречались люди, редкие собаки и робо, но по большей части по заросшим улицам ходили выдуманные персонажи. Манчестер словно превратился в тропический рай, где экзотических птиц и зверей заменили фрагментами человеческого разума. Какова природа этого мира? Я двигаюсь сквозь сознание Берликорна, заглянув через Тень в сновидение сновидения? Может ли сон видеть сны? И пока мы гуляли по этим снящимся улицам, я воспользовалась возможностью изучить тело из дыма, в которое поместил меня Берликорн. Я была случайной картой теней, свившихся в серые формы: бедра и груди, декольте и миры живота. И под ложечкой сидел блестящий черный жук с аккуратно сложенными крыльями, шевелил лапками и усиками, скрипел челюстями: дронтосекомое. Сноядец. Присутствие внутри меня, которое не пускало сны в мою систему. Никогда до этого я не видела дронта в своей плоти, а теперь почувствовала, что почти могу дотянуться внутрь себя и вырвать эту мерзкую тварь.

На одном из участков цветочной мостовой Берликорн опустился на колени. Он выдернул малиновый кирпичик-цветок из разбитого букета покрытия и встал передо мной, высоко его подняв.

– Конечно, я не задумывался о дронтах, – сказал он. – О неспящих. Посмотри на этот цветок будущего.

Я увидела цветок, корни которого с чудовищным аппетитом объедал вирусный червь; имя червю было Черный Дронт. Тогда я поняла, что дронтовый жук у меня в животе – некогда мое проклятие – теперь может спасти меня.

– Я действительно боюсь тебя, Сивилла, – печально прошептал Берликорн, будто подтверждая мои выводы, – и других замкнутых из вашего рода. Я никогда не думал, что такая малая часть может настолько сильно повлиять на сон. Я ожидал, что реальный мир довольно легко мне отдастся, но потом пришли известия, что ты борешься против меня, и Белинда тоже. И моя дорогая жена заболела от вашего мира. Мне пришлось забрать ее домой. Все хорошо, никаких проблем, она выполнила свою задачу; семя упало в землю, и Колумб все еще держит проход для пыльцы открытым, но сон пока не может жить в реальности полноценной жизнью. Не совсем. Однажды, быть может… – Он хрипло вздохнул, еще раз и еще. – Это-то и расстраивает меня, понимаешь? Неужели ты думаешь, что я хотел причинить вам вред? Нет, я хотел, чтобы мы объединились. Сон и реальность. Как ты сейчас видишь, объединение должно было создать новый мир, прекрасный плодородный мир. Мне представляется такой образ, Сивилла. Что я могу сделать? Вы, дронты, как осиное жало. Потерянные фрагменты мифов. Мне пришлось бы убить всех вас, чтобы сделать образ совершенным. Пришлось бы убить всех, не видящих сны.

Пока он рассказывал, я влила маленькую дозу своей Тени в дронтового жука у меня внутри. Там теперь покоилась частичка моей души, отделенная, надеюсь, от владений Берликорна. Я снова разделилась – теперь я была и Тенью, и дронтом.

– По-моему, ваша история очень печальна, сэр Джон, – сказала я Тенью, в то же время своей дронтовской частью сообщив ему, что его дражайшая жена – мерзкая злобная кровожадная сука.

– Воистину, воистину печальна, – ответил Берликорн моей Тени. – Всего лишь грустная история, однажды давным-давно рассказанная несчастным человеком перед лицом смерти. Но все же есть и надежда. Мы еще можем отыскать рай.

Значит, дронтобарьер работает. Я еще раз попробовала оскорбить его жену изнутри складок тела моего внутреннего жука. Ничего. Никакого ответа на мой выпад.

– Чем может быть плох рай? – вместо этого спросил он.

– Тем, что для того, чтобы он появился, должны погибнуть люди. – Теперь я знала, что внутри меня есть темная зона, куда Берликорну никогда не проникнуть.

– Но ведь люди изобрели подобную концепцию, – проворчал он. – Ваша история, как могила, полна телами тех, кто отдал жизнь во имя великой цели. Почти все ваши истории основаны на примерах самопожертвования… и тем не менее вы жалуетесь, когда история сама пытается использовать этот ход. В самом деле, даже ты, Сивилла… Разве ты не построила такую же историю о смерти ради жизни на основе любви к своим детям? Право, это уже невыносимо. О ваша несправедливость! Но идем быстрее, я многое хочу тебе показать…

Берликорн отбросил больной цветок и зашагал по свежевзошедшей Клермонт-роуд, пока наконец мы не оказались на Броудфилд-роуд. Та самая улица, где Бода задержалась, убегая от меня и Зеро после матча по виртболу. Может быть, Берликорн запланировал провести меня по случившейся в Реале истории, отразив ее в сон. Я теперь спрятала большую часть мыслей внутри дронтового жука, моего тайного убежища в этой Стране Чудес. Берликорн уже звонил в дверь одного из опутанных цветами домов на Броудфилд.

– Надеюсь, он дома, – сказал он. – Здесь живет некий Октавиус Доджсон, родственник в восьмом колене Чарльза Лютвиджа Доджсона, одного из ваших лучших писателей. Я полагаю, тебе известны его творения?

– Известны, – ответила я через Тень.

Дверь открыл белый кролик с меня ростом, который провел нас в гостиную. В гостиной на куче подушек, скрестив ноги, сидел молодой человек. Я рискнула предположить, что это и был собственно Октавиус Доджсон, возраста двадцати семи с тремя четвертями лет. Дымные поцелуи булькающей наркоты, которой он пропитывал себя, мастерски всасываясь в мундштук заляпанного малиновым вареньем кальяна, явно доставляли ему глубокое наслаждение. Пока Берликорн вел меня к подножию лестницы, он не произнес ни слова.

Мы вместе поднялись на площадку, куда выходили три двери. Из-за одной доносилась грустная песня, «Морж и Плотник». Девочка пела о башмаках, о сургуче, о королях и капустах, и ее голос был полон такой боли, что ноты, казалось, ломались в воздухе. Берликорн тихо постучал в дверь спальни и затем, когда пение прекратилось, широко открыл ее. Он шагнул в комнату, и мое теневое тело прошло за ним. В спертом воздухе висел гнилостный запах нездорового дыхания.

– Да? В чем дело? – раздался несчастный ломкий голос.

Девочка семи с половиной лет болезненно-бледного вида, с грязными светлыми волосами, в запачканном рвотой кружевном платье лежала на кровати, из последних сил играя с заводной черепахой, у которой давно кончился завод.

– Берликорн, что тебе опять нужно? – проговорила она срывающимся шепотом.

– Я привел реального персонажа посмотреть на тебя, – ответил Берликорн. – Ее зовут Сивилла Джонс, и более всего на свете она желает побеседовать с тобой.

– Алиса, это ты? – спросила я.

Алиса только кашляла и плакала. Я уверена, она сказала что-то вроде «До-До-Доджсон», но тут за спиной я услышала шум, обернулась на него – и оказалось, на пороге стоял белый кролик. Он прошел мимо меня к кровати, встал рядом и, вынув часы из жилетного кармана, взял Алису за руку и начал громко отсчитывать пульс.