Слуга царю...

и, если речь там не касалась животрепещущих вопросов очередного ущемления прав жителей западных губерний. Пустовала лишь ложа представительства Финского сейма, но его, как всегда занявшего особую позицию, никто не видел с самого начала так называемого «апрельского кризиса». Зато ложа прессы, переполненная сверх всякой меры, напоминала трамвай в час пик.

Михаил Семенович горделиво оглядел сотни лиц, внимавших его выступлению. Не часто удавалось повитийствовать вот так, при гробовой тишине в зале. Видимо, демонстративный разгон демонстрации властями (экий каламбур получился!) затронул за живое всех без исключения парламентариев.

Собственно говоря, ничего особенно страшного или даже вопиющего не случилось: отряды полиции в полной боевой экипировке — с прозрачными щитами, резиновыми дубинками и в противогазах на случай применения слезоточивого газа — преградили путь колонне думцев на Фурштатской, не доходя Литейного. Пока сбившиеся словно овцы без пастуха парламентарии пытались составить единое "мнение относительно неожиданного препятствия (демонстрация была согласована на самом высоком уровне загодя), с тыла, со стороны Воскресенского проспекта, подтянулись две сотни верховых казаков, настроенных более чем решительно…

Да, кое-кого в давке помяли. Некоторые, как, например, глава Либеральной партии Иосиф Абрамович Горенштейн, его вечный соперник и оппонент конституционный монархист Иван Николаевич Рылов и еще два с небольшим десятка их соратников, попытавшихся качать права, попали в участок, правда, ненадолго. Лидеру Партии национальных меньшинств бессарабцу Иону Попеску, пытавшемуся со своими последователями просочиться сквозь оцепление проходными дворами, патриотически настроенные обыватели вульгарно начистили рыло, приняв за цыгана, которым он, кстати, по паспорту и числился…

Настораживало другое: никто со стороны власть предержащих даже не попытался придать случившемуся хоть какую-нибудь видимость пристойности, не то чтобы извиниться. Более того, утром в Думу прибыл дворцовый фельдъегерь, невозмутимо вручивший секретарю высочайший указ, запрещавший до особого распоряжения любые собрания, митинги и демонстрации, за исключением крестных ходов и погребальных шествий. Парламенту милостиво разрешалось продолжать заседания, но не выходя за пределы Таврической площади. Под издевательской бумагой, составленной по всей форме от лица ее величества, возвещая возвращение во власть светлейшего, красовалась известная всем размашистая, с брызгами чернил, подпись…

Михаил Семенович очнулся от минутной задумчивости и продолжил с удвоенным напором:

— Мы все как один, решительно отбросив межпартийные и межфракционные разногласия, должны сплотиться для отпора наглой и беспардонной политике…

— Как это «сплотиться»? — раздался недоуменный вопрос из стана социал-демократов. — Как это, позвольте, отбросить разногласия? Чтобы мы, скажем, сплотились с этими националистами?..

Соломон Моисеевич Кляйнерт, представляя собой живое воплощение недоверия, поднялся