Люди меча

ватке нечестивый шляхтич оглушил меня ударом по голове, и с того самого мига я не помню более имени своего, происхождения и даже языка своего не помню, разговаривая лишь на дикарском русском языке.

- Вот как? - история вызвала у правителя такой живой интерес, что он даже вернулся назад в свое кресло, забыв про брезгливость к посетителю. - Но, может быть, ты просто уродился русским, сын мой?

- Как можете вы оскорблять меня столь жутким подозрением?! - попятился проситель, не вставая, однако с коленей. - Разве вступился бы дикарь из восточных земель за Господа нашего, Иисуса Христа? Разве пожелал бы он вступить в ряды Ливонского Ордена? Между тем со слов слуги моего мне доподлинно известно, что путь я держал в Неанурмскую комтурию по приглашению самого комтура, что дрался я во имя Господне, а кроме того, одежды и доспехи мои европейского облика, и ничего дикарского в себе не имеют.

- Ну, не знаю, - не сдержал снисходительной улыбки правитель острова, окидывая взглядом одетое на просителя тряпье. - Думаю, в землях восточных нередки и такие наряды.

- Слуга мой, как понял, что помутился разум мой, сбежал в тот же день, по счастью не украв кошелька и многих ценных вещей моих... А может, и украв но мне про то неведомо из-за утери памяти, - на щеки просителя выкатились два большие слезы. - Думаю я, кара сия обрушилась на мои плечи за то, что не смог я покарать нечестивца, не чтящего имя Иисуса Христа. С того дня, одевшись в покаянные одежды, ползу я на коленях по дороге, молясь по пять раз на дню и вопрошая людей о человеке святом, который сможет испросить для меня милости у Господа. Многие из встреченных людей указали мне на вас, господин епископ, как на наместника Бога на здешних земля. Молю вас от всей души, господин, - опять уткнулся лбом в пол безымянный дворянин, - испросите у Господа прощения за слабость мою, за то, что не смог я обрушить в ад нечестивого шляхтича. Клянусь Всевышним, что обретя твердость разума своего, посвящу я всю жизнь свою и меч свой на то, чтобы карать врагов Церкви, разить их на поле брани и в постелях, на пиру и на трауре, в домах и лесах...

Проситель подполз и снова впился губами правителю в руку.

- Твоя история тронула меня, сын мой, - кивнул епископ. - И я сегодня же помолюсь о милости Божией к тебе. Жаль, что ты не можешь назвать своего имени, но все мы живем на руке Господа и под взглядом его. Коли он пожелает простить тебя, то сможет найти тебя и безымянного. Ступай, и молись.

Проситель, в третий раз припав к руке священника и в третий раз стукнувшись лбом об пол, выполз на коленях за порог.

- Какая трогательная история, - взял со стола свой кубок господин епископ, и задумчиво его пригубил. - Нужно обязательно записать ее для нравоучения потомкам.

- Как он стремился карать врагов Церкви везде, где только можно! многозначительно приподнял брови начетник.

- Нет, - мотнул головой правитель. - До тех пор, пока он с таким рвением вымаливает себе прощение, его невозможно использовать.