Молот Ведьм

Мы какое-то время восхищались в молчании этим изделием давних оружейников, за который знаток наверняка заплатил бы в золоте больше, чем весила сама сабля, после чего управляющий вздохнул.

— Спокойной ночи, господин Маддердин, — произнёс он. — Сейчас пришлю вам книгу. Не колеблясь, приказывайте слугам, если вы чего-нибудь возжелаете.

Для начала, конечно, я возжелал искупаться. Ибо у вашего покорного слуги просто неприличная слабость к тому, чтобы отлежаться в горячей воде, натереться щёлоком и даже похлестать себя берёзовыми ветками. Я осознавал, что являюсь диковинкой. В наши тёмные времена, когда к некоторым людям одежда, казалось, прирастала словно вторая кожа, а изредка совершаемое купание (обычно по случаю главнейших церковных праздников) воспринималось ими как незаслуженное наказание.

Тем временем лакей принёс книгу, переплетённую в телячью кожу, и положил том на стол. Однако поработать я не спешил. Я знал, что задание, за которое я взялся, потребует огромных усилий, и одарит меня болью, которая обычному человеку показалась бы невыносимой. Поэтому мне не спешилось выходить из тёплой, чудесной ванны. Ну, в конце концов пришло время выйти из чаши (с минуту я удивлялся тому, как от откручивания золотого крантика, о котором упоминал Кнотте, грязная вода вытекает куда-то вниз), вытерся и засел за книгу.

Том отнюдь не заключал в себе ни еретического, ни отступнического содержания. Он не был учебником тёмной магии или описанием сатанинских ритуалов. Красивые, позолоченные буквы возвещали: «Деяния, приключения и смерть храброго герцога Арчибальда, Теофилом Авианом рассказанные и записанные». Некогда мне случилось прочитать этот рыцарский роман, и действительно, чтение это было захватывающим, при условии, что кого-то увлекали истории любовных интриг, предательств, поединков и битв с язычниками, великанами, драконами и чернокнижниками. Я провёл пальцами по нежной обложке, а потом раскрыл книгу. Я медленно её перелистывал, стараясь одновременно успокоить разум и забыть об окружающем меня мире да сосредоточиться только и исключительно на принадлежащем молодому барону томе.

У каждого предмета есть что-то, что мы называем «характером», что оставляет ему его создатель или человек, близко с ним связанный. Этот характер, эта аура предмета чаще всего едва заметна. Как мерцающий огонёк тоненькой, догорающей свечки. Но чем больше чувств отдано вещи, тем сильнее становится огонёк. Чем больше мощи в обладающем им человеке, тем ярче свет пламени. А если владелец занимался тёмным искусством, то близкая ему вещь будет пропитана зловонием его собственной души. Конечно, лишь немногие люди в состоянии увидеть ауру предмета, но я, сказать без скромности, принадлежал к кругу избранных, а обучение в Инквизиции усилили мои природные таланты. В полном смирении признаю, что я не обладал большой силой. Но её хватило, чтобы я распознал две вещи. Во-первых, владелец книги был человеком насквозь плохим. Метафизическое зловоние, которое я ощущал, просто убивало. Во-вторых, владелец отдавался прегрешениям, караемым нашей святейшей матерью-Церковью, и которые люди обычно называют чёрной магией или тёмным искусством. Однако это не означало, что он был сильным чернокнижником. Просто потворствовал не тем удовольствиям и прихотям, каким надо. Когда я уже всё это узнал, пришло время молитвы. Ибо только молитва могла довести до цели. Я тяжело вздохнул и преклонил колени с закрытыми глазами.

— Отче наш, сущий на небесах… — начал я. Я молился и чувствовал, как сила начинает пронизывать всё мое тело. Как пульсирует вместе с сердцем и стучит в венах. Как возносится вокруг, могущественная и непонятная. Несмотря на закрытые глаза, я начинал видеть. Но видеть совершенно иным образом, чем обычные люди. Ибо мои покои были наполнены пульсирующим багрянцем, напоминающим море тёсной крови, а принадлежащая сыну барона книга вдруг стала огромной. Выглядела словно возносящиеся над паркетом и трепещущие крылья тьмы.

— … дай нам силы, дабы мы не прощали должникам нашим, — молился я медленно и торжественно.

Я ждал боли, которая всегда была сестрой молитвы, и боль ударила. Как обычно, этот удар был таранной силы, а мука было просто невероятной. Всё моё тело горело, будто его соткали из чистого, несикажённого страдания. Я вознёсся куда-то под потолок, хотя сложно сказать куда, ибо пропорции, пространство и размеры потеряли своё первоначальное значение. Я видел коленопреклоненного Мордимера с исхудавшим, стянутым болью лицом и длинными, тёмными волосами, спадающими на плечи. Кости его скул, казалось, пробьют натянувшуюся кожу, а из сложенных ладоней, из-под ногтей, вонзённых в живое тело, капала кровь, разбрызгиваясь на паркете огромными фонтанами багрянца. Струйка чёрного дыма всыкользнула из книги и поплыла куда-то в тёмную пустоту. Именно там, в этой пустоте, на самой границе восприятия, клубились существа, бывшие частью тьмы. Я не вглядывался в них, потому что само их присутствие будило ужас.

— Да святится имя Твоё, Да приидет Царствие Твоё… — продолжил я молиться, сначала, и поплыл за этой чёрной струйкой.

Я парил на крыльях боли, который хоть каждую минуту и казался невыносимым, однако каждую минуту усиливался. Я увидел лес, однако состоящий не из деревьев, а из серо-зелёных великанов с растрёпанными шевелюрами и лохматыми бородами. Великаны следили за моим полётом, и их пустые взгляды тянули меня вниз. Я знал, что если упаду между серых суков-плеч, останусь уже там навсегда. Если хоть на минуту прерву молитву, мой полёт закончится среди эти враждебных гигантов.

— Отче наш… — стонал я, а где-то далеко видел пульсирующего кровью, болью и страхом маленького Мордимера.

Я увидел реку, а скорей лежащего под землёй колосса, из глаз, ноздрей и ушей которого извергалось голубое свечение, вьющееся потом словно лента.

— Да приидет Царствие Твоё…

За этой лентой я увидел скорченных гигантов, которые опираясь коленами и локтями, глубоко вросли в самое ядро Земли. В их каменных глазах застыло полное равнодушие. Боль была такой сильной, что становилась тошнотворной, непонятной сладостью, парализующей движения и мысли. Я молился, ибо в молитве была единственная надежда, но каждое слово только усиливало муку. Но наконец я увидел, куда ведёт струйка, идущая из книги. Она пропадала внутри белойго ящера, чьё туловище выступало над поверхностью земли, а открытая пасть поднималась к мрачной пустоте, будто питалась ею и пила из неё.

Мне пришлось повернуть. Я увидел достаточно много и знал, что больше не выдержу непрекращающейся муки. Обратный путь был таким быстрым, будто я стёк по лезвию молнии. Какой-то миг я видел застывшего в страдании Мордимера, а сразу потом сказал «Аминь» и рухнул на пол, болезненно ударившись лбом о паркет. Мои ладони дрожали будто в лихорадке. Кожа на тыльной стороне ладони у меня была перепахана собственными ногтями, но на полу застыло всего лишь несколько капель рыжых пятнышек крови. Мне стало дурно и меня вырвало. Я с трудом вполз на кровать и там почти мгновенно заснул, с зажатым между коленями подбородком.

Я открыл ставни и посмотрел через закрывающий окно промасленный пергамент. Что ж, никто не может быть настолько богатым или настолько нерасчётливым, чтобы стеклить окна во всех покоях. Как видно, даже любовь барона Хаустоффера к удобствам и комфорту имела свои границы. Я открыл окно настежь и глубоко вдохнул свежего, утреннего воздуха. Я был истерзан переживаниями прошедшей ночи, меня тошнило, как после сильного перепоя, и у меня кружилась голова. Хуже того, всё тело казалось чужим. Как будто кто-то другой управлял моими движениями и тянул за шнурок, когда я должен был поднять руку или подвигать головой. А когда я шёл, то чувствовал, будто ступаю не по твёрдому паркету, а парю над его поверхностью. Конечно, я уже был привычен к такого рода проявлениям, поскольку подобные вещи случались со мной чаще, чем мне бы этого хотелось. Но такова была цена, которую мне приходилось платить за милость Господа, и ничего иного сделать было нельзя, кроме как принять эту цену. С минуту я постоял у окна, глубоко дыша, а потом поплёлся к двери. В коридоре, на скамье, сидел лакей. Он вскочил, увидев меня.