Молот Ведьм

— А если… — Он снова приблизился, и я снова почувствовал это зловоние сгнившей крови. — Если я сначала прикажу провести обряд над кем-нибудь из моих придворных и только потом, когда удастся, соглашусь повторить это на себе?

— Это хорошо иметь к кому-то такое глубокое доверие, чтобы верить, что получив силу и бессмертие вампира, он не пойдёт против тебя, — сказал я с задумчивостью в голосе. Он прикусил губу и, минуту помолчав, отступил на шаг.

— Я доверяю своим людям, — объявил он. — Но именно я должен рискнуть.

— Не будет никакого риска, — уверил я. — А если ритуал не получится, то мы его просто повторим. Однако, да простит ваша милость, но чтобы провести всё как полагается, я не могу быть связанным как колода…

— Я слышал, что инквизиторы это грозные люди, — угрюмо произнёс он. — И опасно иметь их врагами. Разве что они связаны и обезоружены.

— Именно так о нас говорят, — я позволил себе улыбку. — Не думает же ваша милость, что я обладаю какими-то сверхчеловеческими способностями? Если бы так было, то в конце концов я не дал бы себя оглушить, связать и мне не пришлось бы вести переговоры о жизни.

— И не влез бы в наше укрытие с самой сложной стороны, — улыбнулся он. — А просто поискал бы более удобный вход на той стороне скал.

Он долго смотрел на меня, а у меня было время задуматься над собственной глупостью, а скорее над доверием молитвенному видению, которое и привело меня к укрытию баронета кратчайшим путём, что не означало самым верным.

— Что ж… — Хаустоффер явно продолжал обдумывать и перебирал пальцами, будто безустанно пересчитывая, точно ли у него их десять?

— Эрнест, — рявкнул он в результате назад, и я понял, что он принял решение. — Поставь людей полукругом, пусть зарядят арбалеты и следят за инквизитором.

— Так точно! — Головорез в кожаных, поношенных доспехах начал расставлять оружных. Заодно разожгли больше факелов, и в пещере стало действительно светло.

— Развяжите его, — приказал баронет, глядя на меня, и отступил на несколько шагов. Кто-то сзади перерезал мои узы. Я медленно поднял руки и начал растирать запястья.

— Девицы понадобятся? — спросил с явным интересом в голосе молодой Хаустоффер.

— А у господина барона есть кого предложить? — учтиво спросил я.

— А есть! — Он хлопнул себя по бёдрам явно довольный. — Деревенские девахи, но молодые и нетронутые.

— Пожалуйста, велите их привести.

Он распорядился, и вскоре его люди приволокли к этому алтарю-неалтарю двух потрёпанных и очень молодых девушек. Были настолько одуревшими и напуганными, что ни вырывались, ни кричали. Только у одной из них слёзы ручьём бежали по измазанному грязью лицу. Мне эти девушки были совсем не нужны, и я надеялся, что мне не придётся их убивать. Но чем больше в этой пещере будет пребывать людей, тем лучше для меня. Особенно, когда начнётся переполох. Ибо я всё время рассчитывал, что мне не придётся прибегать к крайностям и решаться на исход, который был опасным и для меня самого. Я надеялся, что мне удастся выбраться из передряги с помощью смекалки и мышечной силы, а не обращаясь к сверхъестественному.

— Серебряным серпом господин барон, как полагаю, запасся?

— Правильно полагаешь, — ответил он, а один из его оружных подал ему предмет, завёрнутый в промасленную тряпку. Хаустоффер осторожно развернул тряпку, и я увидел серебряный серп с деревянной, правильной формы и отполированной рукоятью. Так на глаз, он был просто нечеловечески тупым, и перерезание им горла могло оказаться не особенно приятным как для того, кто резал, так и для того, кого резали (хотя, несомненно, по разным причинам).

— Но пока мне нужна ваша кровь, барон, — сказал я мягким тоном и увидел, что Хаустоффер бледнеет.

— Моя-я? — произнёс, заикаясь, он.

— Дабы начертить защитную пентаграмму, в центре которой ваша вельможность встанет, — объяснил я. — Я не могу в этих целях использовать кровь кого-то другого.

— Ага, — сказал он и нехотя завернул рукав куртки. — Сколько этой крови тебе надо?

— Немного.

Довольно долго продолжалось, прежде чем в глиняную миску мы нацедили (а точнее Хаустоффер нацедил, поскольку он не был настолько глуп, чтобы вручить мне нож, или даже дать мне приблизиться больше чем на пять-шесть шагов) достаточное количество крови. Один из оружных подал мне миску, а я нарисовал пальцем на камнях окружность, в которую вписал пятиконечную звезду. Между лучами звезды я нацарапал символы, которые могли сойти за магические иероглифы. Особенно мне понравился тот, что напоминал меч на четырёх лапках.

— Изволит ли господин барон встать в центр? — спросил я.

— Изволю, — ответил он. — Но ты отойди туда, — приказал. — Ещё, ещё, — он понукал меня, пока я не упёрся спиной в стену.

С горечью должен признать, что четверо оружных всё время держали меня под прицелом. А Мордимер Маддердин может человек и тренированный в рукопашном бое, но он ещё не овладел несомненно захватывающим искусством танца между стрелами. Хаустофер встал в кровавом круге.

— Уважаемый господин, — произнёс я. — Прежде чем мы приступим собственно к ритуалу, до принесения в жертву девиц, омовения в крови и пития этой животворной жидкости, прежде чем мы начнём магические заклятия, ты должен раз и навсегда отречься от Бога и Ангелов. Когда я договаривал эти слова, то увидел лёгкое беспокойство среди солдат барона.

— У Максенция ничего такого не было. — Нахмурил брови Хаустоффер.

— Именно, — поддакнул я, подчеркивая. — Как можно обрести присущую только Богу и Ангелам вечность, прежде не отрекшись от них? Ведь это они сделали нас смертными…

— Буду бессмертным? Точно?

— Всегда есть ограничения, вельможный господин, — я намеревался усложнять, потому что всё тогда выходило правдоподобнее. — Тебя можно будет убить огнём или вбивая в твоё сердце кол. Ты также будешь чувствовать страх и отвращение от священных символов. Он скривился.

— А полёт?

— Как на крыльях орла.

— Обращение в туман?

— Потребует некоторой практики.

— Что с отражением в зеркале?

— Мне жаль. — Я развёл руками. — Сегодня у барона есть возможность увидеть свой облик в последний раз. Это его, похоже, наконец убедило.

— Что мне говорить? — спросил он не очень уверенным голосом.

— Хорошо. Начнём. Буду господину барону задавать вопросы, а ваша вельможность ответит на них полными предложениями, с беспредельной яростью, страстью и чувством. — С яростью, страстью и чувством, — повторил он. — Беспредельной…

— От кого господин барон отрекается? — Отрекаюсь от, — начал он. — Бога? — Он посмотрел на меня вопросительно, а я кивнул.

— И?

— Ангелов? — подсказал я. Я снова согласно склонил голову.

— А теперь громко и полным предложением! — приказал я.

— Отрекаюсь от Бога и Ангелов! — рявкнул он, а несколько из его людей нервно осмотрелось вокруг. К сожалению, арбалетчики по-прежнему целились прямо в меня, поэтому приходилось тянуть эту опасную игру.

— Господин барон плюёт на?

— Плюю на Бога и Ангелов! — Его голос понёсся эхом по пещере. Он улыбнулся.

— Проклинает господин…

— Проклинаю Бога и Ангелов!

— Ибо кто суть содомичные, крылатые выпердыши?

— Ангелы суть содомичные, проклятые, крылатые выпердыши, плюю на них и проклинаю их! — набирал разбег Хаустоффер.

Люди говорят разные вещи. Богохульствуют, проклинают, поносят Господа. Но крайне редко им случается делать это в присутствии кого-то, кто, как я, имеет своего Ангела-хранителя. И кто, как я, располагает определённого рода силой и связан со своим Ангелом непонятными мистическими узами. Я рассчитывал, что богохульства привлекут Ангела, который — как я уже когда-то успел убедиться — ненавидел, когда его оскорбляли смертные. Возможно, лишь это в нём было человеческое, поскольку я всегда ощущал, что его мысли несутся по непостижимым для меня мостам безумия. И на этот раз Ангел явился. В громе, дыме и темноте, поскольку порыв ветра погасил факелы. И в полной тишине, поскольку никто и слова не произнёс, видя в центре пещеры, прямо в испачканном засохшей кровью бассейне, светящуюся фигуру. И лишь свет Ангела рассеивал теперь мрак. Мой ангел стоял, опираясь на меч, а его сверкающе белые крылья простирались до самого свода. Он смотрел на всё вокруг угрюмым взором. — Мордимер, сукин ты сын, — произнёс он, а я почувствовал в его голосе нотку веселья. Я старался не смотреть ему в глаза и поклонился очень, очень низко.