Ульфила

го, Ульфилу, Атанарихом.

Ибо не все христиане готские желали сгореть в огне или оставить новую веру ради прежних языческих заблуждений. Находились и такие, которым и жить хотелось, и веровать при этом по-своему. И таких было много. Вот они-то и стекались к Ульфиле, и все больше приходило их с севера, так что в конце концов набралось чуть ли не целое племя.

А кормиться чем? Здешний лес столько народу не прокормит, полей в этих краях никто из пришлых не имел. Травой питались, охотой иной раз перебивались. И на него, Ульфилу, с надеждой смотрели — верили, что найдет им спасение на земле, как нашел на небе.

Число беглецов все увеличивалось. Глядя на то, терзался душой Ульфила. Проклинал себя, что не может насытить всю эту толпу пятью хлебами. А многие, кажется, именно на это и рассчитывали.

Но человек на то и поставлен на земле человеком, чтобы обходиться, по возможности, без всякого чуда. А если уж припрет (а Ульфилу именно приперло) — уметь состряпать чудо подручными средствами, так, чтобы и чуда-то никакого в случившемся заподозрено не было.

На сей раз чудо приняло облик белобрысого верзилы по имени Силена. Мать его, фригиянка родом, была наложница готского воина. По каким соображениям парень подался в клирики — того никто не ведал; лет через пять после возвращения из Антиохии, и доныне памятной, Ульфила увидел его рядом с собой. И уходить Силена не собирался — прирос к епископу.

Силена был спокойный, совсем еще молодой человек. Несмотря на то, что ростом превосходил своего епископа на голову, ухитрялся оставаться в его тени.

Вера Силены иной раз смущала Ульфилу совершенством. Силена не метался в сомнениях, не рвался пострадать. Слова «рвение» и «ревность» вообще к нему не подходили. Он просто знал, что Бог есть Бог, а в подробности не вдавался. Насколько Ульфила был волком (звероватость сквозила в облике епископа даже когда служил), настолько Силена был собакой — понятным, преданным и бесхитростным. Только против шерсти слишком долго гладить не надо да морить голодом, пожалуй, не стоит.

И вот, когда Ульфила губы кусал и раздумывал, не пойти ли и впрямь войной на Атанариха — ибо дело явно клонилось к расколу единого племени на два — Силена подошел к нему и рядом на траву плюхнулся.

Дунай катился перед их глазами, и на противоположном, крутом его берегу, высились стены города Новы. Как большинство здешних городов, выросли Новы из лагеря ромейского легиона.

Сидели, молчали, на Дунай смотрели и на стены городские. Потом Силена сказал:

— Есть охота.

Ульфила пошарил в своем мешке, с которым не расставался (там записи хранил), добыл кусок хлеба и Силене отдал.

Силена спросил:

— А ты?

— Я не хочу.

Он действительно не чувствовал голода. Только тревогу. Не шли из мыслей люди, готовые назвать его вождем, если примет эту честь, либо трусом, если отвергнет.

Да, он привел всех этих людей к Богу. Вызвался быть их проводником в мире духовном. Но никак не ожидал, что Бог взгромоздит ему на плечи заботы об их пропитании