Балканы. Дракула

— Разумеется, Мехмед, — смеялся Влад. — А скажи мне, кто были эти красавицы — первая и вторая курицы твоего курятника?

— Курицы! — возмущенно фыркал принц. — Первой, без сомнения, была берберка из племени амазахов. Ух, какая горячая! Как дикая кобылица! А второй — ну, той, которой я бы с тобой поделился, — была черкешенка с волосами черными, как деготь, и грудью полной и упругой, как... как...

— Как мешок, набитый брынзой! — хохотал Влад. — И правда, жаль, что ты всего лишь наследник престола и Молла Гюрани лупит тебя своей палкой безо всякого почтения, так же как и меня!

К оливковой коже принца приливала кровь, и он бросался на Влада с кулаками. Больше всего на свете Мехмед не любил, когда ему напоминали о его нынешнем положении. Когда Хуньяди подговорил короля Владислава Ягеллона обрушиться на империю, управляемую безусым мальчишкой, регенты, погрязшие в интригах и казнокрадстве, советовали запросить у врагов мира, отдав Ягеллону часть земель Румелии. Но Мехмед, несмотря на юный возраст, твердо знал, что земли, однажды завоеванные османами, неверным возвращать нельзя. Однако надежды победить такого сильного противника, как Хуньяди, у него тоже не было.

И тогда он попросил помощи у отца.

Мурад Второй, наслаждавшийся покоем в садах Манисы (став султаном, Мехмед вынужден был перебраться в Эдирне, и отец с сыном поменялись местами), согласился не сразу. По-видимому, он считал, что война с христианами станет для его наследника хорошим экзаменом. Но в это время в горах Албании поднял восстание бывший воспитанник Мурада Георгий Кастриоти, прозванный Скандербегом. Поводом, как часто случается, стал сущий пустяк: в родном городе Скандербега, Круе, кто-то из турецких солдат затащил в свою палатку красивую албанскую девицу. Девица подняла крик, прибежавшие на помощь братья избили солдата, а турки порубили их кривыми саблями. В ту же ночь вспыльчивые жители Круи вырезали весь османский гарнизон и отправили посольство к Скандербергу с просьбой о защите.

Бейлербей Румелии, входивший в регентский совет юного султана, послал против Круи карательную экспедицию. Круя — хорошо укрепленная крепость на вершине горы — закрыла ворота и приготовилась к осаде. Пятидесятитысячная армия, которая очень пригодилась бы Мехмеду в приближающейся войне с королем Владиславом, застряла в албанском захолустье.

Скандербег с большой охотой пришел бы на помощь Круе, тем более что там находился его родовой замок. Но сил у него было немного — тысяча тяжелых кавалеристов, пять тысяч пехотинцев и тысячи две лучников. Формально эти воины находились на службе у Дома Османа, и до происшествия в Круе султан вполне мог на них рассчитывать. Но безымянный турецкий сладострастник спутал Мехмеду все карты. Скандербег публично отрекся от мусульманской веры, принял католическое крещение и объявил великий освободительный поход против османов. Через неделю его войско увеличилось в пять раз, правда, в основном за счет плохо вооруженных албанских крестьян. А потом Скандербег взял и заключил договор с венгерским демоном Хуньяди.

Мурад Второй хорошо знал, чего можно ожидать от воинственного албанца. Решив, что против двух серьезных противников его сын, пожалуй, не выстоит, он согласился помочь Мехмеду.

Прежде всего он договорился с генуэзцами, и те предоставили ему свой огромный флот. То, что корабли генуэзцев были торговыми и плохо подходили для ведения боевых действий, Мурада не смущало: ему, в конце концов, требовалось лишь перебросить через пролив огромную анатолийскую армию. Когда Мурад подошел к стенам Эдирне, за которыми прятался его сын, приведенное им войско покрыло равнину перед городом, подобно стае саранчи.

А дальше произошло то, о чем Мехмед предпочитал не упоминать. Армия — как та, что защищала Эдирне, так и пришедшая с Мурадом — пожелала возвращения на трон старого султана. Янычары, разбившие лагерь под окнами дворца, пили бузу, били в огромные барабаны, жгли факелы и орали в десять тысяч глоток: «Не хотим сосунка!»

Мурад Второй почтительно пригласил сына к себе в покои. Подвел к окну и отдернул занавеску.

— Они не пойдут за вами, ваше величество, — сказал бывший султан. — Месяц назад пошли бы, но сейчас никто из них и шага не сделает по вашему приказу. По их разумению, вы струсили.

— Но я не вовсе не трусил! — гневно возразил Мехмед. — Просто эти дармоеды из регентского совета готовы были отдать венграм половину наших владений, чтобы только не воевать. Я не мог оставить у себя за спиной этих предателей.

— Вы поступили правильно, ваше величество. Но, боюсь, из создавшегося положения есть лишь два выхода. Либо вы подавите бунт янычарского корпуса силой, пролив реки крови и уничтожив самую боеспособную часть вашей армии, что перед войной с христианами крайне неразумно. Либо вы уступите мне трон, и янычары, чье желание видеть во главе империи своего старого повелителя, очень скоро разобьют полчища неверных во славу Дома Османа.

После долгих колебаний Мехмед вынужденно согласился. За его спиной не было никого, кто подталкивал бы его к сохранению верховной власти. Мать его, Хюма Хатун, уже умерла. Великий визирь Джандарлы Халиль-паша был предан Мураду Второму и недолюбливал Мехмеда. Регентский совет состоял из трусов и бездельников. Друзьями юный султан тоже не обзавелся.

Все формальности утрясли за два дня. Верховный муфтий с вершины минарета Мечети Трех Балконов провозгласил, что султан Мехмед отрекается от власти в пользу отца. Народ воспринял новость с недоумением, янычары — с восторгом. Мурад Второй вновь стал султаном, Мехмед — наследником (с неопределенными перспективами, поскольку несколько женщин в отцовском гареме снова были беременны). После поражения рыцарей короля Владислава под Варной опасность, нависшая над империей, если не исчезла, то, во всяком случае, отодвинулась. Но Мурад не выказывал ни малейшего желания вновь удаляться в сады Манисы.

Все это Влад узнал не от самого наследника. Как-то раз об этих событиях неосторожно обмолвился Молла Гюрани, а остальную картину княжич сложил по крупицам из обрывков подслушанных разговоров, дворцовых сплетен и болтовни слуг.

— А почему бы нам самим не съездить в Манису? — спросил как-то Влад. — Если там так хорошо, как ты говоришь?

Но, видимо, принц не мог так просто взять и уехать из Эдирне, потому что вместо того, чтобы с восторгом подхватить предложение друга, он начал что-то невразумительно бормотать про традиции, которые предписывают наследнику престола неотлучно находиться при правящем султане. Почему традиции не предписывали ему этого в возрасте тринадцати лет, Влад так и не понял.

Сегодня, глядя на представление кукольного театра, Влад снова вспомнил о том разговоре. Карагёз и Хадживат спасали красавицу-принцессу Будур, заточенную в высокой башне. Эта башня была сложена из особого камня, который добывался только в окрестностях Манисы. Там его когда-то и обнаружили местные пастухи, чьи подбитые железными гвоздями сандалии стали липнуть к тяжелым черным камням . Коварная башня притягивала к себе стальные доспехи и оружие воинов, которые пытались освободить принцессу, и те прилипали к стенам, словно мухи к клейкой бумаге.

В отличие от прославленных воинов, полагавшихся на свою силу и острые сабли, Карагёз и Хадживат решили спасти принцессу хитростью. Хадживат пел под окном башни печальные любовные песни, в то время как плут-Карагёз привязывал к длинной веревке железную подкову. Потом попробовал забросить ее на верхушку башни, но тяжелая веревка раз за разом падала на него и больно била по голове. Народ в кофейне заходился от хохота.

В конце концов Карагёзу все-таки удалось забросить веревку прямо на подоконник принцессы, и там подкова накрепко прилипла к черному камню. Теперь Будур могла спуститься по веревке прямо в объятия Хадживата, но не спешила этого делать, потому что, как выяснилось из ее монолога, ужасно боялась высоты.

«Ничего, — сказал Карагёз своему другу, — я ее уговорю». И полез вверх по веревке. Хадживат остался внизу распевать свои унылые бозлаки .