Балканы. Дракула

Пехота янычар, которую князь видел глазами своего серебряного дракона, представляла собою странное зрелище. На них не было никаких доспехов, а все оружие их составляли кривые сабли и маленькие топоры или лопатки, заткнутые за широкие кушаки. Эти топоры и лопатки могли рассмешить человека несведущего, но князь хорошо помнил, какую роль они сыграли при штурме Константинополя, когда сто тысяч янычар принялись одновременно вырубать рощи, закрывавшие подступы к городским укреплениям, и рыть подкопы под стены Вечного города. Тогда только заступничество Пречистой Богородицы спасло Константинополь, но многие города, не заслужившие помощи с небес, пали под ударами янычарских лопаток.

За толпой янычар следовало еще одно войско, игрушечное — чернокожие невольники несли на своих плечах сколоченные из досок платформы, на которых стояли деревянные пушки и маленькие деревянные галеры с куклами в пышных тюрбанах. Парад этот служил исключительно для развлечения толпы. Поднимать патриотический дух должны были и дервиши — оборванные, с безумными глазами, они пели, плясали и кружились вокруг своей оси, предсказывая войску султана новые блестящие победы, а полчищам неверных — горечь и позор поражения.

Наконец, замыкали эту фантастическую армию высшие сановники империи — великий визирь, великий муфтий и сам султан, окруженный блестящей конницей. Лучшие скакуны империи накрытые спускавшимися до земли попонами, расшитыми золотом, и стремена у них тоже были позолочены. На огромном, свисающем на плечи белоснежном тюрбане Мурада Второго колыхался роскошный плюмаж из перьев цапли.

А за отрядом отборных телохранителей султана, мыча, ревя и роняя слюну, двигались тысячи верблюдов и волов, тащивших тяжелые пушки. Обоз тянулся на много лиг, и последние его арбы и телеги скрылись из виду, когда солнце уже садилось за вершины западных холмов.

Все это князь видел так отчетливо, словно наблюдал за движением войск с площадки одного из минаретов Эдирне. Тонкий, как кипарис, минарет пронзал темно-синее небо Румелии , на котором уже высыпали первые звезды. На его ажурном балконе, изукрашенном голубыми и золотистыми изразцами, стояли, обнявшись, два темноволосых мальчика, глядя вслед уходящей армии.

Один из этих мальчиков был его сыном.

Глава четвертая

Весною 1446 года от Рождества Христова, или 824 года Хиджры, двое неразлучных друзей — наследник султана Мехмед и наследник валашского господаря Влад — сидели в кофейне Кривого Шарифа и смотрели представление о Карагезе и Хадживате.

Это было куда интереснее, чем слушать хафизов, часами цитирующих Коран. Хафизы — мудрые люди, всю жизнь заучивавшие наизусть священную книгу, — по очереди демонстрировали свое искусство в мечетях, на базарах, в кофейнях и во дворцах. Во дворце султана они бывали чаще, чем в других местах, — ведь всем известно, что великий султан Мурад Второй отличается крайним благочестием. Ни один чтец не уходил из дворца без щедрой награды, поэтому хафизы даже соревновались за право выступать перед лицом повелителя правоверных. А значит, и перед лицом его наследника, Мехмеда. А где наследник, там и его верный друг-христианин. Неверному слушать хафизов не возбранялось — османы вообще были на удивление терпимы к чужеземцам, исповедующим иную религию. Им даже мечеть посещать разрешали — нужно было только одеться так, чтобы с виду иноверец напоминал мусульманина. В результате за два года, проведенных при дворе султана, Влад выучил Коран наизусть — причем по-арабски, потому что хафизы цитировали стихи священной книги на языке пророка Магомеда.

К своим пятнадцати годам Влад, помимо родного славянского  и латыни, а также полузабытого немецкого (Гуго Игнациус давно отбыл в родную Саксонию, не выдержав конкуренции с хитрым и злым Моллой Гюрани), свободно говорил на турецком и арабском. Оказалось, это не так уж и сложно — разве что для правильного арабского произношения приходилось сильно напрягать горло — гортанные и хриплые звуки этого красивого, в общем-то, языка давались Владу с трудом.

Но зато он больше не чувствовал себя в Эдирне чужаком. Теперь никто не смеялся у него за спиной, не отпускал шуточек в надежде на то, что заложник-христианин ничего не поймет. А сам Влад слышал и запоминал многое, что могло бы ему пригодиться в будущем.

В том будущем, в котором он сядет на трон Валахии и будет вести дела с султаном Мехмедом.

Он часто думал о том, прекратится ли их дружба после того, как он вернется домой. А в том, что он вернется, Влад не сомневался. Князь Дракул за все эти годы ни разу не вызвал у Мурада не то что гнева, но даже и малого раздражения. Валахия исправно платила Дому Османа дань, поставляла воинов для новых походов империи в Грецию и Сербию, а когда злейший враг турок Янош Хуньяди начал собирать войска, чтобы отомстить султану за поражение при Варне, валашский господарь пленил его и заточил в сыром подвале под Часовой башней в Сигишоаре. Правда, через несколько месяцев Хуньяди из подвала куда-то исчез, поскольку венгерские магнаты отправили в Сигишоару под охраной сотни отборных латников две телеги, груженные золотом и серебром. Но султан и тогда не рассердился на князя: он хорошо понимал, что на телегах с золотом может сбежать даже безногий.

Влад благоразумно не спрашивал, когда же их с Раду отпустят домой. Конечно, Мураду Второму наверняка было все равно, хотят валашские заложники вернуться в родные Карпаты, или же им и в Эдирне неплохо. Но он относился к Владу и Раду с доброжелательным равнодушием — по крайней мере, пока они оставались друзьями его сына и наследника, — и это отношение не стоило подвергать испытанию.

К тому же, если честно, Владу было интересно в Эдирне. Он даже полюбил этот древний город, где еще сохранились развалины римских построек времен императора Адриана. Повсюду сквозь торопливую османскую кирпичную кладку проглядывали мощные византийские стены. Но в турецких дворцах, галереях, лавках и двориках тоже была своя прелесть. Высокие — выше замковых башен — минареты, облицованные голубым и белым глазурованным кирпичом, с балконов которых созывали правоверных на молитву бородатые муэдзины. Сады, окружавшие дворец султана — роскошные и таинственные. Правда, Мехмед считал, что все сады в Эдирне не стоят и одной лавровой рощи Манисы, где наследник престола провел несколько лет.

— Разве это город! — кипятился принц, когда Влад неосторожно хвалил при нем ту или иную достопримечательность Эдирне. — Если бы ты видел Манису! Какое там небо! Какие горы! Какие пруды и источники! А какие девушки, о! Изящные, как газели, сладкие, как мед...

— Послушай, — сказал ему как-то Влад, — я охотно верю, что Маниса — прекрасное место, но как ты можешь судить о ее девушках? Тебе же было двенадцать лет!

— Во-первых, тринадцать! И не забывай, что я почти год был настоящим султаном! А султану положен целый гарем, если хочешь знать!

К этому моменту Влад уже не раз слышал историю короткого правления Мехмеда — принца, ставшего султаном и опять разжалованного в наследники. Когда Мехмеду исполнилось двенадцать лет, Мурад Второй, устав от тягот правления, решил удалиться на покой. В Манису прискакал гонец с султанским фирманом, назначавшим мальчика правителем огромной империи.

— Конечно, мне помогал править регентский совет, — нехотя признавал принц. — Но входившие в него придворные всегда были очень почтительны и исполняли все мои повеления.

Если верить Мехмеду (а Влад благоразумно делал вид, что верит каждому слову своего друга), тот год, что он правил империей, был годом сплошных радостей и наслаждений. Юный султан проводил время на охоте и в гареме, где его услаждали лучшие девушки всех покоренных османами стран.

— Ты попал к нам не в лучшее время, друг мой, — говорил он Владу, завистливо поглядывая на высокие окна отцовского сераля, — если бы я сидел сейчас на троне Дома Османа, то подарил бы тебе вторую красавицу своего гарема. Первую, как ты понимаешь, я оставил бы себе.