Золотой империал

вшим ротмистра только кряхтеть и крутить головой (достаточно сказать, что радушный вечерний прием был окуплен сторицей), позволило путешественникам выглядеть словно настоящие хоревцы.

Николаю, ступившему впервые на улицы такого знакомого и одновременно чужого города, только усилием воли удавалось подавлять в себе желание непрестанно крутить головой, дивясь метаморфозам родного Хоревска, преобразившегося в какой-то гоголевско-чеховский уездный городок. Ротмистру приходилось то и дело украдкой дергать его за рукав или шипеть что-то нечленораздельное сквозь зубы, сохраняя при этом на лице вполне светскую мину.

Да и как было не удивиться шнырявшим туда-сюда разноцветным автомобилям самых разнообразных марок, ничем не напоминавшим примелькавшиеся «жигули» и «москвичи», но так похожим на роскошные авто из зарубежных фильмов; фланирующим по чистеньким тротуарам парочкам в незнакомых, но явно элегантных нарядах, заставлявших вспомнить сразу викторианскую Англию, картины Васнецова и просмотренный как-то, скучая в ожидании из душа очередной мимолетной подруги, глянцевый журнал «Burda»; смутно знакомой архитектуре и, главное, городовому в парадном белом мундире и при шашке, статуей возвышавшемуся на перекрестке (вроде бы Павлова и Энергетиков, но здесь носящих витиеватые названия Святоиннокентьевской и императора Алексея Второго).

— А что, здесь всегда так празднично? — шепнул Александров на ухо ротмистру, когда разведчики чинно миновали городового, не обратившего на них ровно никакого внимания.

Петр Андреевич от этих слов даже сбился с шага:

— Вы что, Николай Ильич, — сегодня же Троица!

Праздник этот, явно церковный, весьма смутно говорил что-то Николаю, но он, дабы не бередить религиозных чувств графа, хотя и не фанатика, но частенько крестившегося и творившего про себя молитвы, решил оставить любопытство при себе. Да и низкий мелодичный звон, медленно плывущий над крышами в душной тополиной метели, говорил сам за себя.

— Кстати, а что мы будем делать, если нас здесь попросят предъявить документы?

— Ну, во-первых, документы у нас имеются. И неплохие, замечу. На день-другой, я думаю, сгодятся мои липовые, но превосходно изготовленные, с которыми я проживал здесь в феврале, выслеживая Кавардовского... Точнее, не здесь, а... Ну это не так важно.

— А во-вторых?

— А во-вторых, капитан, мы сейчас находимся в самом сердце Империи, вернее, на каких-то из ее многочисленных задворков. Отсюда, как классик писал: «Год скачи — ни до какой границы не доскачешь»...

Ни о какой даже кратковременной и эфемерной автономии у нас... То есть здесь, никто и слыхом не слыхивал. О границе, пусть административной, под Рождественском — тоже. Брожение умов и мечты о суверенитете — правда, стараниями моих коллег по ведомству приглушаемые и направляемые в иные русла — это там, на западе — в Польше и Финляндии... Иногда вспоминают о своей горячей южной крови в Бессарабии и в Кавказском Наместничестве, но тут... Тут тишь и гладь, сонное царство, как было