Слуга царю...

— Из дворца посыльный, батюшка! Говорит: бунт!..

Сон слетел с Челкина, будто его и не было.

Бунт? Неужели Дума устала заниматься говорильней и отважилась на открытое выступление? Ну все — хватит миндальничать с этими доморощенными демократами! Слава богу, они первыми решились на выступление и этим шагом взяли всю ответственность на себя. Теперь Европа и пикнуть не посмеет! Раздавить, расстрелять нечисть! Чтобы и духу не осталось от этого осиного гнезда на Святой Руси…

— Чего расселся здесь, старый пень? — накинулся он на ни в чем не повинного старика, выскакивая из постели и шаря глазами в поисках халата. — Зови посыльного скорей! Стой!.. Шлафрок подай, развалина ты этакая!.. Ленту, ленту давай!..

Не попадая руками в широкие рукава халата, услужливо подставленного лакеем, нацепляя поверх него ленту ордена Андрея Первозванного, Борис Лаврентьевич корил себя за то, что категорически запретил сообщать все значительные новости по поминальнику, хорошо помня слова английской пословицы: «Не заводите дела поблизости от Белла»… Теперь вот сам обжегся…

— Все, все… Веди! — оттолкнул он старца, трясущимися руками поправляющего рыжую волосяную накладку на сиятельной плеши, по мнению Челкина, его совсем не украшавшей и потому тщательно скрываемой от посторонних взглядов.

Однако успел еще кокетливо бросить взгляд в огромное зеркало: все ли в порядке…

Посланцем оказался не кто иной, как столичный обер-полицмейстер, барон фон Лангсдорф, назначенный самим «благодетелем» не далее чем две недели назад. Войдя в покои светлейшего, главный полицейский лихо прищелкнул каблуками, козырнул и выпалил, едва дождавшись милостивого кивка хозяина:

— Осмелюсь доложить, ваша светлость: в столице бунт!

— Кто? Где? — отрывисто поторопил своего выдвиженца Борис Лаврентьевич, уже зная ответ. — Какими силами располагают?

— Гвардия-с, ваша светлость! — довольный собой, доложил Николай Генрихович: как же, далеко не у каждого из его предшественников служба начиналась с такого важного происшествия, как подавление бунта, несомненно, быстрое и решительное. — Захвачены Финляндский и Варшавский вокзалы, Арсенал, телецентр, Северная электростанция…

— Стой! — возопил' Челкин, не веря собственным ушам. — Какая еще гвардия? Почему гвардия?..

— Лейб-гвардия, ваша светлость! — сияя, словно надраенный самовар, ответил обер-полицмейстер. — По моим данным — офицеры Семеновского, Измайловского, Ее Величества Уланского, Конногвардейского…

— А что Дума? — задал глупейший вопрос ошеломленный вельможа. — Дума-то что?

— Дума спит-с! — рявкнул, вытягиваясь в струнку, что при его объемистом пузе было непросто, фон Лангсдорф. — По сообщениям постов…

— Так что вы говорите захвачено? Арсенал?..

Светлейший собственноручно, не доверяя лакею и полицейскому, разинувшим рот от подобного невиданного зрелища, раздернул в стороны шторы, пыхтя взгромоздился на стоящее у окна кресло и с дребезжанием распахнул створки окна, выходящего как раз на Неву. Вместе с прохладной